«Иксион,
Вечно кружимый крылатым колесом,
Вечно по уставу богов
Кричит смертным:
«Кроткою мздою воздавай благодетелю!»
Ему ли того не знать?
Сладкую вкушавший жизнь при благосклонных Кронидах,
Он не выстоял под долгим счастьем,
Он в неистовом сердце своем
Захотел Геру,
Дольщицу Зевсова многорадостного ложа,
И мгновенно в непроглядную беду
Ринуло его дерзновение —
Должное претерпев, избранную понес он казнь
За двойную вину:
Первый из первых героев,
Он коварно замесил меж смертных родную кровь,
И в просторах великой опочивальни
Он дерзнул на Диеву жену.
Но всякая мера — по мерщику!
Непутное ложе
В гущу горя ввергло наложника:
Он спал с тучей,
Он ловил сладкую ложь,
Незрячий!
Видом она была, как небесная Кронова дочь,
А восставила ее в хитрость ему Зевсова ладонь —
Красную пагубу!
И четыре спицы гибельно захлестнули его в узлы,
И рукам и ногам его не уйти от пут,
И что сказано ему — то сказано всем.
Не стояли Хариты вокруг,
Когда рожден был ему сын — не сын.
Единственный от единственной,
Не в чести меж людей, ни в уставах богов,
И вскормившая назвала его Кентавром.
Он смешался с магнесийскими кобылицами
У круч Пелиона,
И от них рождено чудное полчище,
Схожее с обоими, —
Снизу как мать, сверху как отец»
(Пиндар. Пифийские песни. Гиерону Сиракузскому, сыну Диномена, на победу в колесничном беге…).
*
Иксион, лапифы и кентавры.
Иксион – царь лапифов и по одной из версий – также отец части кентавров (за исключением Хирона, Фола, Харикло, Несса и некоторых других).
Лапифы (Λαπίθαι), в греческой мифологии фессалийское племя, обитавшее в горах и лесах Оссы и Пелиона. В преданиях о лапифах тесно переплетаются исторические мотивы и мифология. Вероятно, существовало племя лапифов — одно из древнейших постпеласгических племён Фессалии, изгнанных, по преданию, дорийцами. Само название лапифы означает «каменные», «горные» или «дерзкие», имена их героев: Флегий («пылающий»), Пирифой («сияющий» или «быстрый, как струя»). Стильба («сияющая»), Перифат («сияющий окрест»), Фалер («белый»), Астерион («звёздный»), Исхий («мощный»), Леонтей («львиный»), Коронида («ворона»), Элат («ель») и др.
Лапифы родственны кентаврам (первый Лапиф и первый Кентавр — родные братья). О происхождении лапифов и их царях, повествует Диодор Сицилийский, пересказывая древние мифы.
От Океана и Тефии родился Пеней. От нимфы Креусы и Пенея были рождены Гипсей и Стилба. Стилба родила от Аполлона Лапифа и Кентавра.
Лапифы отличаются диким воинственным и независимым характером, который проявился во время их сражения с кентаврами, приглашенными на свадьбу Пирифоя с Гипподамией и побеждёнными лапифами.
Битва кентавров с лапифами. Картина Себастьяно Риччи
Один из царей лапифов Пирифой дерзнул отправиться вместе с Тесеем похитить богиню Персефону и за это был навеки прикован к скале в аиде. К лапифам принадлежит великан-оборотень Кеней. Сын царя лапифов Флегия —царь Иксион покушался на богиню Геру (подробнее чуть ниже); сестра Иксиона Коронида изменила Аполлону со смертным. Лапифы — участники калидонской охоты и похода аргонавтов. Их могущество было сломлено Эгимием — сыном Дора, родоначальника дорийцев, которому помогал Геракл.
В любом случае, связь Иксиона с обоими воинствующими племенами – очевидна.
Иксион – царь в опале
Разумеется, рассказы о деяниях языческих богов интересовали бы чисто умозрительно, не соседствуй они самым тесным образом с историями о живших с ними рядом людях. Мифология повествует, что боги на заре истории частенько появлялись средь людей, вступали с ними в брак, поощряли их или наказывали. Несомненно одной из главнейших провинностей людей пред лицом богов было бесчестие, нарушение клятв и гордыня (непочтение к богам). На примере Филемона и Бавкиды можно увидеть, как боги поощряли людей. Однако гораздо больше известно историй о том, как боги людей карали. Иксион, Тантал и Сизиф – представители древнейшего послепотопного поколения людей, отличившиеся столь вопиющими преступлениями, что каждому из них был обречен после смерти на особого рода загробные мучения.
Царь Иксион из племени лапифов был первым на Земле человеком, злодейски и умышленно убившим своего близкого родственника…
Иксион – человек и великан необузданного нрава, легковесного отношения к чести и, как, впрочем, и все его соплеменники, имевший сильную тягу к вину. Согласно Дромокриту, первый стремился достичь славы от царствования, у него было сто всадников, которых прозвали «кентаврами».
Однажды, возжелав жениться, Иксион, окинув пристальным взором окружающее пространство, сделал выбор и обратился к вождю соседнего племени Деионею на предмет сватовства к его дочери Дии, юной и стройной красавице. Иксион заявил при этом, что в качестве компенсации за согласие после заключения брака отблагодарит тестя очень богатыми дарами. После пышной свадьбы отец невесты, деликатно выждав несколько месяцев, стал интересоваться у зятя, когда же, собственно, тот выполнит ранее данное обещание.
Молодой супруг Иксион несколько раз откладывал вручение даров под разными предлогами, но в конце концов пригласил в свою пещеру якобы для демонстрации специально приготовленных для вручения ценностей. Но, отправившись к Иксиону, доверчивый и несчастный Деионей не успел вступить в жилище, потому что оказался в яме с горящими углями… Это вызвало гнев богов, столь же яростный, сколь и праведный. Олимпийцы, посовещавшись, порешили наказать преступника безумием и не преминули тут же исполнить это. Однако, очевидно в пику прочим небожителям, могущественный Зевс мало того, что отменил их приговор и вернул Иксиону рассудок, так еще и пригласил его на пир – прямо на Олимпе, что злодей принял как само собой разумеющееся. Упоминается, что Зевс даже наделил его бессмертием.
Изрядно вкусив божественного нектара и захмелев, бесцеремонный гость «положил глаз» на саму Геру, жену Зевса и стал за ней ухаживать весьма откровенно, и даже вздумал похитить.
"Иксион соблазняет Геру". Pieter Van Sompel
Громовержец, которому, разумеется, не составило труда распознать подобное намерение, поступил следующим образом: создал двойника своей супруги из облака, нарек ее Нефелой и «подсунул» в качестве обмана эту персону царю лапифов, а тот, весьма довольный случившимся, вернулся домой и еще принялся похваляться тем, что увел жену у самого могучего Зевса. Дальнейшая судьба Дии, первой супруги Иксиона, теряется в мифологической хронике. Зато по одной из версий именно от связи Иксиона с этой облачной женой Зевса пошло на Земле поколение полулюдей-полуконей – кентавров. По прошествии положенного природой времени у царской четы один за другим стали рождаться дети, и все, как на подбор – кентавры с генетическими чертами буйного характера и неверности – от отца, непоседливости и непостоянства – от облачной матери. Впрочем, не все кентавры рождены от этих родителей. В частности, Хирон – сын Кроноса и нимфы Филиры («липы»), а Фол – прямой потомок Селена и нимфы Мелии, «ясеневой».
Если первый проступок (убийство родича) изначально сошел Иксиону с рук, то посягательство на жену самого Зевса вернуло это событие в памяти богов Олимпа и в итоге обернулось для него весьма трагически…
За свои грехи Иксион был после смерти распят на огненном колесе, которое вечно вертится с неимоверной быстротой. Версии разные: колесо было огненным, колесо было не огненным, летало по небу, вращалось под землей, в Тартаре (Аиде?)… Неважно.
Картины о наказании Иксиона: Giovanni Battista Langetti ; Jose De Ribera ; Hendrick Goltzius, Иксион (из серии "Четыре позора"); Cornelisz van Haarlem.
Эти изогнутые линии и спираль золотого сечения. Иксион, как правило, изображается именно в таких «вращающихся» позах, даже если рядом нет колеса.
Но чаще всего, Иксион все-же прикован (привязан) к адскому колесу.
Jules-Elie Delaunay, Иксион
Керамика, старые гравюры и т.д..
Иксион – действующее лицо трагедий Эсхила «Перребиянки» и «Иксион», трагедии Софокла «Иксион» (не дошло ни одной строки), трагедии Еврипида «Иксион», трагедий Тимесифея, Каллистрата и неизвестного автора «Иксион», комедии Евбула «Иксион». В европейской драматургии к сюжету мифа об Иксионе обращались редко. Упомянут в «Илиаде» (XIV, 312).
Вообще, миф об Иксионе, как рассказ, не восходит особенно далеко в древность: это был первоначально местный фессалийский миф, и он отлился в определенную форму позже Гомера и даже Гесиода. Сравнительно позднее происхождение мифа явствует хотя бы из того обстоятельства, что между вариантами его нет почти никаких противоречий. Для древнего мифа Иксион был одним из прототипов нечестия и вероломства, тем не менее благодаря необычности и особой дерзости его преступлений, все три великих греческих трагика V века сделали его предметом своих трагедий, и Аристотель (Poet, с 18) говорит о патетичности самого сюжета.
Фантазия древнего грека помимо моральной стороны мифа, несомненно, поражалась и представлением о необычной пытке Иксиона. На одной Куманской расписной вазе, находящейся в Берлине (N 3023; cf. W. H.Roscher, Ausf. Lex. s. v. Ixion; Baumeister Denkmaler d. Id. Alt. s. v.), распяленный Иксион привязан змеями к спицам огненного колеса, которое представлено колеблющимся в воздухе (это символизируется двумя крылатыми женскими фигурами, его поддерживающими). Около колеса изображен с одной стороны Гермес в островерхом шлеме, с другой – Гефест с клещами, а снизу Эринния с горящим факелом.
На самом деле дошедшего до наших дней материала об Иксионе не так и много, но имя его известно практически всем. От произведений Эсхила и Софокла не осталось ничего (может быть, одно слово от Софокла), а от драмы Еврипида 5 5/6 - 9 5/6 строк :
О сын Шлегии, деспот Иксион –
Тот муж, что был рожден сограждан выше
(Неправеден и волей и умом),
Теперь друзьям и городу – чума.
Ты высшее, что смертные свершили,
Старайся превзойти, – ни власть царей,
Ни пышный дом без муки не даются.
Приобрети хвалу за справедливость
И делай все, что прибыльно потом.
То враг, но чту я больше справедливость.
Об "Иксионе" Эсхила Диндорф предполагает, что в нем изображалась лишь первая вина Иксиона, т. е. вероломное убийство тестя, и трагедия заканчиваласьтем, что Зевс очищал его (Dind. ad fragm. inc. 329), К. О. Мюллер предположил у Эсхила целую трилогию Иксиона (Getting. Anzeig., 1827 670; Eumen. s. 138 cf. F. G. Welcker Die gr. Tr. 1839; 1,52).
Еврипидовский "Иксион" обрисовывался предположительно Велькером (а. а.о. 1839; I, 749 ff.) и Гартунгом (Eur. restit. 1843; II, 370 sqq.).
Согласно их догадкам, Еврипид выводил Иксиона дерзким софистом, который в корне оспаривал идеи долга и добродетели. Кроме того, Гартунг сделал попытку обрисовать и самый ход действия, потратив на это, без особых результатов, и в этом случае, как во многих других, немало рвения, остроумия и любви к Еврипиду.
Так, в одной из схолий к "Финикиянкам" (ad v. 1185) говорится, будто Зевс приказал бичевать Иксиона, привязанного к колесу, причем самому Иксиону было приказано повторять: "Надо почитать благодетелей". Кроме того, по одному из вариантов мифа, от облачного подобия Геры и Иксиона, как уже говорилось выше, родились кентавры, "надменный род, чуждый харитам", и, вероятно, в прологе или исходе одной из античных трагедий об этом упоминалось.
В любом случае, Иксион, Сизиф и Тантал были хорошо известными персонажами в средневековой Европе (прежде всего по «Метаморфозам» Овидия) и служили символами трех грехов – прелюбодеяния или распутства, гордыни и жадности.
Из Вергилия :
«В это время с ужасным скрежетом железные ворота отворились, и Эней увидел пятидесятиголовую Гидру, охраняющую вход.
Сивилла сказала ему, что бездна Тартара уходит глубоко вниз, так что его окраины были столь же далеко внизу под их ногами, сколь высоко над головой небо.
На дне этой ямы повержены титаны, что воевали с богами; также Салмоней, который осмелился соперничать с Юпитером и построил медный мост, по которому вел свою колесницу, звук которой напоминал гром, бросая горящие угли в своих людей, имитируя молнии, пока Юпитер не поразил его настоящей молнией и не показал ему разницу между оружием смертных и божественным оружием. Здесь также Титий, гигант, столь огромный, что, когда он лежит, то занимает девять акров земли, в то время как гриф клюет его печень, которая зарастает снова, как только пожирается, так что его наказание никогда не окончится.
Эней увидел группы людей, сидящих за столом с изысканными яствами, тогда как около них стояла фурия, которая выхватывала пищу с их губ, как только они собирались вкусить ее. Другие видели над своей головой подвешенную огромную скалу, готовую упасть, что держало их в постоянной тревоге. Это были те, что ненавидели своих братьев, или били своих родителей, или обманули друзей, которые доверяли им, или те, кто, разбогатев, держал деньги при себе и не делился с другими; последние были самой многочисленной группой. Здесь были также те, кто нарушили брачную клятву, или бились по неправде, или были не верны своим нанимателям. Здесь был один человек, который продал свою страну за золото, а другой – извратил законы, говоря, что «сегодня» и «завтра» – это разные вещи.
Здесь был Иксион, привязанный к ободу колеса, которое постоянно вращалось; и Сизиф, которому было назначено катить огромный камень на вершину горы, но, когда вершина была почти достигнута, камень, отраженный какой-то внезапной силой, падал стремглав вниз. И снова он трудился, тогда как пот покрывал все его усталые члены, но все было бесполезно. Здесь был Тантал, который стоял в луже по подбородок в воде, но все же иссыхал от жажды, которую ничем не мог утолить, потому что, когда он наклонял свою седую голову, жаждущий пить, вода уходила, оставляя землю у его ног сухой. Высокие деревья, отяжеленные фруктами, склоняли над ним свои вершины, груши, гранаты, яблоки и ароматные фиги; но, когда он внезапным рывком пытался схватить их, ветры уносили их высоко, до куда он не мог дотянуться.»
*
«Колесо Иксиона»
В древнегреческой мифологии человеческая судьба, находящаяся в руках трех мойр,неразрывно связана с колесом. Мойра Клото на колесе своей прялки неустанно прядет жизненную нить, Лахесис определяет судьбу человека, а Атропос перерезает нить жизни.
Иное символическое значение колесо приобретает в мифе об Иксионе, где оно является эмблемой кары, расплаты за неправедные поступки, судьбы, рока… В этом контексте здесь много детерминации и отчасти безысходности. Колесо жизни, по Проклу, – символ цикла созидания, или колесо Иксиона. Оно и символизирует нашу судьбу.
Миф об Иксионе нашел продолжение в христианском представлении о колесе Ада – огненном, с тысячью спиц, по ободу которого корчатся души; «огненный» ангел крутит его тысячу раз в день,и каждый раз – на расстояние, равное промежутку между соседними спицами, и с каждым движением колеса очередная тысяча душ отправляется на муки (Видение св.Павла. 4). А монах Гунтельм, посетивший в своем видении Ад, в самой глубине Преисподней видит Иуду, распятого на крутящемся колесе: колесо не закреплено на оси и с великим шумом проваливается куда-то вниз. У Винсента Бове этих колес, медленно вращающихся, много, при этом к ним привязаны половые органы грешников.
И четыре спицы гибельно захлестнули его в узлы,
И рукам и ногам его не уйти от пут,
И что сказано ему – то сказано всем.
Вот эти «4 спицы», которые «гибельно захлестнули» Иксиона, считается, сравнением с известным греческим приворотным средством. Представление о судьбе как о кольце, внутри которого заключен человек, позволяет понять «колесо» Иксиона и использование в симпатической магии птички-вертишейки. Берется одна птица-вертишейка, привязывается к четырем спицам колеса и крутится что есть силы – после такой «магии» любовь обеспечена (связывают любовью намеченную жертву (Тheocr. II; Ноr. Ероd. XVII 7)).
«С Олимпа принесла людям Кипророжденная цветную вертишейку, прикованную к неизбежному кругу», — говорит Пиндар (Руth. IV 214 слл., ср. Nem.IV 35), следующими словами описывающий кару Иксиона, постигшую его за любовь к Гере: его привязали за руки и за ноги к колесу, бросив в «неизбежные узы» (Руth. II 40 cл., ср. кару Тития). Колесо — это особого рода «узы» с вынужденным движением.
Еще есть легенда, которая возводит такой ритуал к нимфе Иинге – дочери Пана. Она дала Зевсу зелье, при помощи которого он влюбил в себя Ио… Да-да, ту самую Ио, которая потом станет коровой…
В наказание за зелье, Гера превратила Иингу в птичку Вертишейку и уготовила ей участь быть вечно привязанной к четырем спицам, которые вращают при любовных заклинаниях.
В этой истории Иинга – малозначительная деталь, которая перекликается, по версии специалистов, с историей о наказании Иксиона, мол, его, как чарующего и вероломного любовника так же и наказали.
С этими идеями, вероятно, связано и происхождение орфической концепции κύκλος – круга или колеса, к которому привязан человек, проживающий нежеланную судьбу. Прокл сообщает, что посвященные Орфеем Дионису и Коре похваляются выходом из круга и отдыхом от бед (Рlat. Tim. 42 с-d=Оrph. Fr. 229 Кеrn); Симплиций добавляет, что по учению орфиков человек привязан к колесу судьбы и порождения, из которого невозможно выйти никому, кроме тех, кому Зевс назначил выйти из круга и отдохнуть от бед (Simp. Cael. II 1, 284 а, 14=Оrph. Fr.230 Кеrn).
*
Символизм огня и колеса объединяются в послании апостола Иакова (3:6), которое цитирует Юнг: «И язык - огонь, прикраса неправды; язык в таком положении находится между членами нашими, что оскверняет все тело и воспаляет круг жизни, будучи сам воспаляем от геенны.» Интересно отметить различия в библейских переводах. То, что здесь называется "кругом жизни", в других изданиях выступает как "колесо рождения", "закон природы", "цикл природы", "все колесо творения", "колесо нашего бытия" и "ход жизни".
Мы можем понять образ колеса рождения или колеса творения как обращение к изначальной Самости, исходному состоянию цельности, с которым эго сохраняет подсознательную связь. Констелляция процесса индивидуализации требует, чтобы эго стало сознательным и разотождествилось с Самостью. Для этого неосознаваемая идентичность эго и Самости, очень приятное состояние существования в младенческом и детском возрасте, превращается в пытку огнем. И примером тому служит великий миф о главном персонаже этой темы – Иксионе, который в наказание был привязан к огненному (возьмем эту версию) вращающемуся колесу. Сохранилось множество рисунков на древнегреческих вазах, изображающих Иксиона на пылающем колесе в царстве мертвых. Мы понимаем этот миф как образ мучений от подсознательного отождествления с Самостью, когда индивидуализация уже начинается и становится необходимостью.
В орфических золотых таблицах, описанных в книге Джейн Харрисон «Введение в изучение греческой религии», находится и другая интересная ссылка на это зловещее колесо. У древних орфиков имелось представление, аналогичное египетскому, что покойный, оказавшийся в царстве мертвых, был обязан ответить на определенные вопросы, дабы достичь состояния блаженства. Поэтому на похоронах орфики помещали в могилу покойного золотые таблицы с указаниями относительно правильных ответов. Золото не разрушается, что позволило современным археологам раскопать таблицы, и мы теперь можем их прочитать. Покойного наставляют, что он приблизится к стражу ворот, который задаст некоторые вопросы; изображение колеса представляется одним из предметов, о которых пойдет речь. Усопший был обязан назвать свое имя, объявить, кто он и что совершил. Затем, согласно таблицам, покойный должен был сказать стражу:
«Я слетел со скорбного томительного Колеса.
Я прошествовал нетерпеливыми стопами к желанному Кругу.
Я припал к груди Деспойны, Царицы Преисподней [Персефоны]...
Счастлив и Благословен, станешь ты Богом вместо смертного.»
Наставление заканчивается примечательным заявлением: «Я – козленок – упал в молоко». Словно бы сразу же после беседы со стражем является океан молока как образ райского блаженства. Однако вначале придется сказать: «Я слетел со скорбного томительного Колеса.» Скорбное томительное колесо соответствует тому, что называют heimarmene (судьбой как порядком и последовательностью причин, в результате которых одно событие порождает другое), колесу с которым связана судьба человека.
Пока существует подсознательное отождествление с изначальной целостностью, каждый из нас связан со своей архетипической судьбой, скорбным томительным колесом. Вырваться из привязанности к колесу в психологическом отношении означает осознать колесо своей цельности. Затем можно по своей воле выбрать архетипическое предназначение. Больше не будет бессознательной привязанности. Больше не будет огненного пыточного колеса Иксиона. Изображение привязанности к колесу прослеживается во всех различных культурных контекстах, поскольку этот образ соответствует базовой архетипической реальности.
Согласно легенде, Колесо Иксиона иногда останавливается. Например случай с Орфеем…Ради своей возлюбленной – Эвридики, Орфей спускается в подземелье Аида. Поступок более чем смелый. Он спустился в Аид и когда коснулся руками струн своей лиры, то все кто там находился, замерли в безмолвии…Кербер забыл что должен охранять врата преисподней, остановилось и колесо Иксиона, присел отдохнуть на своем камне Сизиф и впервые увлажнились слезами лица ужасных Фурий….Можно сказать так : вот она, сила искусства.
*
Миф об Иксионе явно связан с таким понятием как «инфляция».
В словаре приводится следующее определение слова инфляция: «преувеличенный, наполненный воздухом, нереально большой и неправдоподобно важный, пребывающий за пределами своих собственных размеров; отсюда такие значения, как тщеславный, самовлюбленный, гордый и самонадеянный». Термин «инфляция» употребляется для описания психологической установки и состояния, которое сопровождает идентификацию эго с Самостью. В этом состоянии нечто малое (эго) присваивает себе качества чего то большого (Самости) и в результате настолько увеличивается, что выходит за пределы своих размеров.
Инфляционное действие Иксиона заключалось в попытке соблазнить Геру. Зевс расстроил этот план, придав облаку облик мнимой Геры, с которой Иксион вступил в связь. Зевс застал Иксиона врасплох и наказал его, привязав к огненному колесу, которое должно было вечно катиться по небу или гореть в царстве Аида. В этом случае инфляция проявляется в вожделении и стремлении к удовольствию. Олицетворяя эго в состоянии инфляции, Иксион стремится присвоить себе то, что принадлежит сверхличностным силам. Попытка Иксиона изначально обречена на провал. Наивысшее достижение Иксиона состоит в установлении контакта с облаком в виде Геры, т.е. с фантазией.
Греки испытывали чувство ужаса перед тем, что они называли hybris. В первоначальном употреблении этот термин обозначал необузданное насилие или страсть, возникающую из гордости. Этот термин синонимичен одному из аспектов явления, которое называют инфляцией. Hybris (гордыня) – это человеческое высокомерие, присваивающее человеку то, что принадлежит богам. Оно предполагает выход за собственно человеческие границы. Гилберт Мюррей выражает эту мысль следующим образом: «Существуют незримые барьеры, которые не желает преступить человек, имеющий aidos (благоговение). Hybris преступает все барьеры. Hybris есть высокомерие непочтительности, грубость силы. В одной форме hybris есть грех низкого и слабого, непочтительность; отсутствие aidos в присутствии чего-то более высокого. Но почти всегда hybris есть грех сильного и гордого. Hybris рождается из Koros, пресыщенности, «слишком высокого благополучия»; hybris сталкивает со своего пути слабых и беспомощных, «презрительно взирает», как говорит Эсхил, «на великий алтарь Дике»».
Hybris – это типичный грех, осуждавшийся древними греками. Производными от hybris были почти все грехи, за исключением некоторых грехов, связанных с определенными религиозными запретами и производных от слов, обозначающих «безобразное» или «неуместное».
Aidos и nemesis (возмездие) рассматриваются как центральные понятия эмоционального опыта греков. Aidos обозначает почтительность по отношению к сверхличным силам и чувство стыда, испытываемое при нарушении границ этих сил. Nemesis – это реакция, вызванная недостатком или отсутствием aidos, иными словами, реакция на hybris.
Замечательный пример боязни греков преступить разумные человеческие границы приведен в истории Поликрата, которую записал Геродот. Поликрат был тираном Самоса в VI веке до рождества Христова. Он был невероятно удачливым человеком. Все, что он делал, приносило ему благо. Везение никогда не изменяло ему. Геродот пишет:
«Замечательная удачливость Поликрата не осталась без внимания Амасиса (его друга, царя египетского), которого встревожила такая удачливость. Амасис написал и отправил на Самос следующее письмо: «Амасис так говорит Поликрату: мне приятно слышать о процветании друга и союзника, но твое невероятное процветание не доставляет мне радости, ибо, насколько я знаю, оно вызывает зависть богов. Я желаю себе и тем, кого люблю, чтобы в жизни удача чередовалась с неудачей, и не было постоянной удачи. Ибо я никогда не слышал о человеке, который был бы удачлив во всех делах и в конце не встретился бы с бедой и полностью не разорился. Поэтому прислушайся к моим словам и так относись к своей удаче. Подумай о тех сокровищах, которые ты больше всего ценишь и с которыми ты меньше всего хотел бы расстаться. Возьми это сокровище и выбрось, чтобы оно никогда не попадалось на глаза человеку. Если после удачи не наступит неудача, спасайся от беды, сделав еще раз так, как я посоветовал тебе!»
Поликрат внял совету и выбросил в море драгоценное изумрудное кольцо. Однако несколько дней спустя рыбак выловил настолько большую и красивую рыбу, что подумал, что ему не удастся ее продать, и поэтому решил поднести ее в дар царю Поликрату. Когда рыбу разрезали, в ее брюхе лежало изумрудное кольцо, которое было выброшено царем. Весть об этом событии настолько испугала Амасиса, что он прекратил дружбу с Поликратом, опасаясь попасть в беду, которая непременно должна была наступить после такого необыкновенного везения. Разумеется, в конечном счете, Поликрат погиб после успешного восстания. Он был распят на кресте.
Боязнь чрезмерного везения глубоко коренится в человеке. Существует инстинктивное ощущение, что боги завидуют успеху человека. Психологически это означает, что сознательная личность не должна заходить слишком далеко, также как и слишком далеко зашел Иксион, не обращая внимания на бессознательное. Боязнь зависти божьей (и последующей кары) отражает смутное сознание, что инфляция остановится.
В древнееврейских трактатах концепция греха, вероятно, сформировалась под влиянием психологии запрета. Запретное считается нечистым. Но запретное также означает священное, святое, заряженное избыточной, опасной энергией. Вначале грех означал нарушение запрета, прикосновение к тому, к чему нельзя прикасаться, поскольку запретный объект нес в себе сверхличностные энергии. Прикосновение к такому предмету или его присвоение подвергало эго опасности, поскольку преступало собственно человеческие пределы. Поэтому запрет можно рассматривать как защиту от инфляции. В дальнейшем идея запрета была вновь сформулирована в форме воли Бога и неизбежности наказания в случае нарушения Его воли. Но за новой формулировкой все еще таится идея запрета и связанный с ней страх перед инфляцией.
Христианство практически отождествляет грех и инфляцию эго. С психологической точки зрения, заповеди блаженства можно рассматривать как похвалу, адресованную эго, не подвергшемуся инфляции. В христианской теологии концепция греха как инфляции была прекрасно описана Блаженным Августином. В своей «Исповеди» он дает яркое описание природы инфляции. Вспоминая о побуждениях, которые он испытывал, воруя в детстве груши из соседского сада, Августин пишет, что сами груши ему были не нужны,—он наслаждался самим грехом, а именно чувством всесилия. Далее он описывает природу греха как подражание божеству:
«Ибо так гордость подражает возвышенности; но Ты один есть Бог, возвышенный над всеми. К чему стремится честолюбие, как не к почестям и славе? Но Ты достоин славы и почестей превыше всех. Бессердечие сильных мира сего заставляет бояться их; но кого же тогда не бояться, как не Бога одного... Любопытство подражает жажде познания; но Ты один обладаешь высшим знанием... праздность должна успокоиться; но сколь же непоколебим покой рядом с Господом? Роскошь называют полнотой и изобилием; но Ты есть полнота непреходящего изобилия и нетленных радостей... Алчность стремится к обладанию многими вещами, а Ты обладаешь всеми вещами. Зависть претендует на превосходство; но что может быть превосходнее, чем Ты? Гнев стремится к мести; но кто может превзойти Тебя в справедливом отмщении?... Печаль оплакивает потери, очарование своих желаний; ничего нельзя отнять у печали, но ничего нельзя отнять и у Тебя... Таким образом, все, удалившиеся от Тебя и восставшие на Тебя, неправильно подражают Тебе... Души, погрязшие в своих грехах, стремятся хоть в чем-то походить на Бога».
В скрытом виде эта же идея инфляции присутствует и и буддийском понятии авидъи, «незнания» или несознания. Согласно буддийским представлениям, человеческое страдание вызвано страстным желанием и стремлением личности, проистекающих из незнания реальности. Это положение дел олицетворяет образ человека, привязанного к колесу жизни, которое вращают свинья, петух и змея, символизирующие различные виды страстного желания. Индийское колесо жизни сопоставимо с вращающимся огненным колесом Иксиона. Оба колеса олицетворяют страдание, сопровождающее идентификацию эго и Самости, когда эго стремится присвоить себе для личного пользования сверхличностные энергии Самости. Колесо есть Самость, состояние целостности, но оно остается колесом пытки до тех пор, пока эго пребывает в состоянии бессознательной идентификации с ним.
Лао-цзы:
Тот, кто чувствует укол, Когда-то был пузырем,
Тот, кто чувствует себя безоружным, Когда-то носил оружие,
Тот, кто чувствует себя униженным, Когда-то был полон самомнения,
Тот, кто испытывает лишения, Когда-то пользовался привилегиями...
***
Использованная литература:
Эд Эдингер, «Эго и Архетип».
