Эрида

Эрида, Эрис (др.-греч. Ἔρις – борьба, ссора, спор, раздор, соперничество, состязание, Распря) – в древнегреческой мифологии богиня раздора и хаоса. Имя Эриды  связано с понятием «эристика», греч. eristikē от греч. eristikē technē – искусство спорить.

Аналог в римской мифологии – Дискордия (лат. Discordia). У Вергилия («Энеида» VIII 702) персонифицируется и выступает как спутница Беллоны при изображении битвы при Акции: «В рваной одежде своей, ликуя, Распря (Discordia) блуждает». Дискордия также – богиня в современной религии дискордианизма. 

Эрида – дочь Эреба и Нюкты, внучка Хаоса (Гесиод, «Теогония»), сестра Немезиды, Танатоса и Гипноса. Также сестра и/или спутница бога войны Ареса.

Эрида много чего породила (по Гесиоду): Дисномия, богиня беззакония – ее самая часто упоминаемая дочь:Грозной Эридою Труд порожден утомительный, также……И Ослепленье души с Беззаконьем, родные друг другу...

Имя Дисномии упоминается и у Солона, который противопоставляет ее Эвномии (порядку):Сердце велит мне афинян наставить в одном убежденье - Что беззаконье грозит городу тучею бед.  

Подробнее читать ЗДЕСЬ

Также порождения Эриды: богиня голода Лимес; Понус (олицетворение трудности, усталости и тяжелой работы); Ата (богиня бедствий: ослепляя и запутывая разум и сердце людей, она толкает их на преступления, заставляет совершать безрассудные поступки, следствием которых становятся различные бедствия; злой дух раздора и проклятия, единственным занятием которого является нанесение вреда); Алгея (или Алгос – олицетворение боли, как физической, так и умственной); Гисмины (олицетворение битвы, схватки); Фонос (персонификация убийства); Псевдея (обман, ложь); Амфилогия (спор); Нейкея (ссоры); Хоркос (клятва); Лета (источник и одна из пяти рек (вместе со Стиксом, Ахероном, Кокитосом и Флегетоном), протекающих в подземном царстве Аида, река забвения).

Хотя Эрида породила голод, скорби, битвы, убийства, споры, тяжбы, беззаконие, она же породила труд. Отсюда у Гесиода две Эриды: одна вызывает войны и вражду и нелюбима людьми, другая –  благодетельна, олицетворяющая дух соревнования в труде. Она же возбуждает воинов и разжигает брань. Гесиод – греческий поэт (ок. 700 г. до н.э.), не менее известный в Древней Греции, чем Гомер, которого он однажды победил в состязаниях поэтов. Согласно Павсанию их скульптуры стояли рядом в афинском акрополе. Создатель дидактического эпоса. Видимо по этой причине в «Трудах и днях» он различает двух Эрид: плохую (вражду) и благодетельную.

«...Знай же, что две существуют различных Эриды на свете,

А не одна лишь всего. С одобреньем отнесся б разумный

К первой. Другая достойна упреков. И духом различны:

Эта – свирепые войны и злую вражду вызывает,

Грозная. Люди не любят ее. Лишь по воле бессмертных

Чтут они против желанья тяжелую эту Эриду.

Первая раньше второй рождена многосумрачной Ночью;

Между корнями земли поместил ее кормчий всевышний,

Зевс, в эфире живущий, и более сделал полезной:

Эта способна понудить к труду и ленивого даже;

Видит ленивец, что рядом другой близ него богатеет,

Станет и сам торопиться с насадками, с севом, с устройством

Дома. Сосед соревнует соседу, который к богатству

Сердцем стремится. Вот эта Эрида для смертных полезна.

Зависть питает гончар к гончару и к плотнику плотник;

Нищему нищий, певцу же певец соревнуют усердно.»

Ника, как известно, была у древних греков богиней победы. Любопытно, что в греческой статье Википедии посвященной Эриде она определяется буквально как «архаичная фея филоникос». По-гречески богиня – это фея. А ФилоНикос – это любовь к победе.  Но у древних греков это слово обозначало банальное – спорщик, или ссора и даже драка! Так вот другое греческое слово означающее «спорщик» это «филэрис» (φίλερις) – любовь к Эриде! Так неожиданно встречаются Эрида и Ника. Они действительно всегда рядом, без борьбы (эрис-эрида) нет победы (ники), но у них разные судьбы, все любят победу, но далеко не все любят соревнование, борьбу, спор – называя это ссорой, враждой, распрей.

Глядя на изображение Эриды, не скажешь, что это богиня распри, раздора и вражды – скорее богиня задора, которая игриво делает рукой «носик», дразня и приглашая к соревнованию. По-настоящему живую улыбку богини никак не назовешь «архаической». Хорошо видно позитивное отношение художника к Эриде. В целом изображение Эриды никак не соответствует её гомеровскому образу подручной кровавого бога войны Ареса. Характерное изображение богини – так называемый «коленопреклоненный бег», который отражает соревновательный характер богини.

Яблоко раздора.

Эрида стала причиной соперничества Афродиты, Афины и Геры, приведшего к Троянской войне –  подбросив на свадьбе царя Фессалии Пелея и богини Фетиды в средине зала золотое яблоко Гесперид с надписью «Прекраснейшей» (греч. καλλίστῃ, датив от καλος «прекрасный»), – по воле Зевса, так как не была приглашена им на свадьбу, по другому утверждению – в обиде за то, что её забыли пригласить; что породило спор трех богинь, ведь каждая считала превосходной именно себя. За разрешением спора богини обратились к троянскому царевичу Парису. Соблазненный обещаниями Афродиты дать ему в жены прекраснейшую из женщин, Парис отдал яблоко ей, а она помогла ему похитить жену спартанского царя Менелая прекрасную Елену, что послужило поводом для похода ахейцев на Трою и, таким образом, коварный дар Эриды привел к Троянской войне.

Богиня раздора Эрида выбирает яблоко раздора в Саду Гесперид. J. M. W. Turner. 1806

Суд Париса, мозайка. 115-150 гг н.э. Из дома трицилиума Атриум в Антиохи. Эрида в верхнем левом углу.

Эрида – действующее лицо сатировской драмы Софокла «Эрида». Изображена на ларце Кипсела между Гектором и Эантом.

Борьба была окрашена страстями, которые, как отмечает Ницше, современность не всегда способна оценить адекватно. Будучи порочными для современного человека, вражда и зависть воспринимались греком как доблесть. При этом, показывает философ, противоборство как бы освящено образами двух Эрид, которые символизируют два комплекса страстей, переполняющих души агонистов. Притом что Эрида в древнегреческой мифологии – богиня ссоры, раздора, хаоса, возможно на этом фоне выделение двух оттенков, различающих разные степени враждебности. Эрида, рожденная черной ночью, побуждает к войне. Она зла и жестока, и «никто из смертных не может выносить ее». Вторая Эрида, пребывающая среди людей, достойна похвалы. Она, порождая соперничество, побуждает к труду, творчеству, она поставлена «на корни земли». И пробуждая «злобу и зависть», она порождает стремление действовать. Завистливы и боги, но и душа человека «пылает завистью к каждому другому живому существу», побуждая к благодетельному труду.

Ф. Ницше «Состязание у Гомера».

Когда путешественник Павсаний во время его странствия по Греции посетил Геликон, ему показали очень древний экземпляр первого греческого дидактического стихотворения – «Труды и дни» Гесиода, – записанный на свинцовых листах и сильно попорченный временем и погодой. Тем не менее он мог разобрать, что в противность обычаю, стих не предварялся здесь славословием в честь Зевса, а начинался так: "На земле есть две богини Эриды". Это одна из самых замечательных эллинских мыслей, достойная быть преподнесенной неофиту уже у врат эллинской этики. "Одну Эриду, если имеешь разум, можно столько же хвалить, сколько другую порицать: потому что обе богини совершенно разные. Одна требует кровавой войны и вражды –  жестока она. Никто из смертных не может выносить ее, но, по определению бессмертных, люди вынуждены чтить эту тягостную Эриду. Ее, старшую, родила черная ночь. Другую же, как гораздо лучшую, Зевс всемогущий поставил на корни земли и послал жить среди людей. Она побуждает к работе неумелого, и если человек неимущий имеет перед глазами человека богатого, то он начинает, подражая ему, сеять, сажать и наводить порядок у себя в хозяйстве: сосед вступает в состязание с соседом, когда тот пытается разбогатеть. Такая Эрида – благо для людей. Гончар соперничает с гончаром, плотник с плотником, нищий завидует нищему, певец певцу".

Оба последних стиха - а это стихи об odium figulinum (профессиональной ревности) – как раз в данном аспекте являются непонятными для наших ученых. По их мнению, снова "вражда" и "зависть" могут относиться лишь к злой Эриде, вот почему они не задумываются объявлять эти строки подложными или вставленными сюда по ошибке. Но в этом своем суждении они бессознательно руководствуются иной, не эллинской этикой: ведь Аристотеля совершенно не коробит отнесение этих стихов к доброй Эриде. И не только Аристотель, но и вся античная Греция понимает злобу и зависть иначе, чем мы, разделяя образ мысли Гесиода, который одну Эриду. а именно ту, которая толкает людей на вражду и взаимоистребление, зовет злой, в то же время, прославляя доброту другой Эриды – той, что с помощью ревности, вражды, зависти побуждает человека к действию, но не к такому, как война на уничтожение, а к соревнованию. Грек завистлив, но эту черту он считает не пороком, а действием благодетельного божества. Какая пропасть между их этическим суждением и нашим! Так как он сам завистлив. то при избытке почета, богатства, блеска и счастья он начинает чувствовать на себе завистливое око божества, опасается этой зависти: она напоминает ему о непостоянстве, бренности человеческой участи, ему страшно за свое счастье, и, жертвуя лучшим, что у него есть, он склоняется перед божественной завистью. Это представление нисколько не отчуждает его от богов : напротив, их значение сказывается в том, что человек никогда не должен дерзать состязаться с ними, – он, чья душа пылает завистью к каждому другому живому существу.

В древности "обычай" понимался как часть установлений, которую люди предписали самим себе. Другую же часть люди записали и назвали "законами" на основании того, что "в них представлен тот порядок, который должен быть принят". Сила писаных законов является постоянной, и тому, кто следует им, выпадают на долю хвалы, почести, доброе имя и полная безопасность, а тому, кто преступает — наказания и опасности (Artemid. Oneir. IV 2). Таковы определения в человеческом обществе. Основной Темой здесь является нарушение обычая гостеприимства богами, которые законов не писали. И потому для богов можно говорить лишь об обычае, который, как сказала первая дельфийская пифия Фемоноя, есть неписанный закон (Ibid.).

В основу положены два известных мифа, объединенных общим мотивом –  мотивом обиды богини раздора Эриды, не приглашенной на свадебный пир. В результате на свадьбе Пелея и Фетиды появляется злополучное яблоко раздора – причина Троянской войны, а свадьба Пиритоя и Гипподамии вылилась в кровавое побоище между лапифами и кентаврами.

Чтобы глубже понять причины отказа в гостеприимстве и логику последовавшей, затем мести разгневанного божества, надо обратить внимание на обстоятельства, при которых все это происходит. Во-первых, это не простая свадьба: на ней присутствует весь олимпийский сонм, все двенадцать богов. Во-вторых, боги пришли в гости к смертным. В-третьих, ссора, раздор с далеко идущими последствиями происходят непосредственно на пиру и связаны с недопущением к брачной трапезе. В-четвертых, наконец, недопущенная к столу Эрида все же приносит свой роковой дар, выступая при этом в функции мойры, доли.

Почему на свадьбу приглашены все двенадцать богов Олимпа? Двенадцать –  священное число. Древняя двенадцатиричная система счисления, дошедшая и до наших дней (12 часов, 12 месяцев), оставила следы во многих религиозных системах. Знаменитейшая шумерская поэма "О все видавшем" ( более известная как "Эпос о Гильгамеше") изложена в двенадцати песнях -"таблицах". Двенадцать сыновей Иакова – эпонимы двенадцати колен Израилевых. Двенадцать т.н. "малых" ветхозаветных пророков. Символикой числа 12 пронизан эсхатологический образ "небесного Иерусалима". В германо-скандинавской мифологии пантеон, как и у греков и римлян, состоит из двенадцати богов-асов. Двенадцать Адитьев – небесных божеств в послеведийский период в древнеиндийской мифологии.

Часто встречается это число и в религии эллинов. 12 подвигов Геракла, 12 аттических общин объединил в одно государство Тесей (и праздник Синойкии в честь этого справлялся за 12 дней до "всеафинских" Панафиней), 12 пленных троянцев были принесены в жертву Ахиллом на могиле Патрокла , через двенадцать дней и ночей прибыла на Делос от гипербореев беременная Лето, на 12 кораблях совершал плавание Одиссей, 12 женихов претендовали на руку Гипподамии, 12 колесниц и дважды 12 воинов сокрушал сразу сын Геи и Урана гигант Алкионей, 12 детей ( 6 сыновей и 6 дочерей) было у бога ветров Эола.

Значение числа 12 коренится в символике зодиакальной дюжины. Это число избранных (12 олимпийцев, которым, кстати, предшествовали 12 титанов и титанид – детей Урана и Геи: Океан, Кой, Крий, Гиперион, Иапет, Крон, Тефида, Феба, Мнемосина, Тейя, Фемида, Рея), число полного кругооборота (12 рыцарей круглого стола, 12 эриний в "Эвменидах" Эсхила), равновесия, гармонии (Платон в "Тимее" и пифагорейцы говорили о скрытой структуре мира в виде додекаэдра – правильного 12-гранника), это также число годичного свершения ( урукский царь Гильгамеш в поисках бессмертия проходит насквозь подземный тоннель – путь бога солнца Шамаша под горами Машу протяженностью 12 бэру-поприщ – и попадает в райский сад). О том же ясно свидетельствует миф о 12 детях Гелиоса-Солнца от нимф Климены и Роды. Гелиады, кстати, славились как великие знатоки астрологии.

Поэтому прибавление к священной дюжине, к гармонии единицы несет неустроение, хаос, распрю ("чертова дюжина"). Мир того социума, в который приходит тринадцатый, неизбежно рушится. 12 женихов Гипподамии погубил отец ее, царь Писы Эномай, 12 отрубленных голов украшали царский дворец, пока не появился 13-ый жених Пелопс, который и стал погибелью Эномая. Могильный холм, насыпанный Пелопсом над захоронениями женихов, показывали еще во времена Павсания.

С 12 товарищами, сам тринадцатый, пришел Одиссей в пещеру к циклопу Полифему, умоляя его о гостеприимстве во имя Зевса Ксения. Святотатственно нарушивший обычай гостеприимства циклоп одного за другим поедает шестерых гостей и ослепляется остальными во главе с Одиссеем. Полифем жалуется любимому барану, под которым спрятался тринадцатый гость, на обиду, нанесенную "злоковарным разбойником".

В этой же связи следует рассматривать и появление на мирном пиру двенадцати богов тринадцатой, которой могла быть только Эрида – Раздор. Ссора при этом часто происходит на пиру. Так, например, в "Младшей Эдде" ("Язык поэзии") асы, приглашенные на пир к Эгиру, приходят в количестве 13 богов (вместе с Одином). Тринадцатым оказывается Локи, буйный, коварный бог, подобный греческому Аресу, трикстер, противостоящий Одину. На этом пиру Локи, убив раба хозяина, разбранился со всеми богами, признавшись среди прочих откровений в убийстве общего любимца Бальдра. Как персонификация зла, ложный бог, он сопоставим с Иудой , а также с другим предателем – Мордредом, единственным из рыцарей круглого стола, кто предал короля Артура.

Гомеровские эпитеты Эриды "свирепая, возжигающая брань" καρτερή λαοσσόος, "сеющая ярость меж ратями", "несытая бешенством Распря" – άμοτον μεμαυΐα, почти не отличаются от кеннингов Локи, также тринадцатого гостя: "недруг богов", "кузнец бед", "зачинщик распрь между асами", "позорище богов и людей" ("Младшая Эдда").

Гомер знает Эриду только как демона войны, зачинательницу раздора, богиню ратной брани, носящуюся над войсками вместе с братом Аресом, Энио, Страхом и Ужасом и сеющую ярость и стоны на гибель взаимную. В "Илиаде" в этой функции нередко выступают и другие божества: Зевс, Гера, Афина, Артемида, Афродита. Вместе с Ужасом, Силой, Погоней, а также горгонейоном изображена Эрида на эгиде Афины; вместе с Кюдаймос (Смутой) и Керой (Смертью) – на щите Ахилла. У Гесиода Распря вместе с Напором, Отпором, Рокотом, Ужасом, Мужеубийством, Смятеньем и Керами изображается на щите Геракла, и этому посвящена большая часть поэмы. Весьма при этом показательно, что в центре щита был дракон, над головой которого витала Распря, а вокруг ... головы 12 змей, "несказанно ужасных", начинавших скрежетать зубами во время сражений.

В образе демона в забрызганной кровью одежде предстает Эрида на щите Ахилла на картине у Филострата Младшего. Отвратительной видом изображена она на ларце Кипсела в поединке Аякса и Гектора и на картине в храме Артемиды Эфесской работы мастера Каллифонта. Аристофан в комедии "Мир" представляет Раздор исполином с громадной ступкой в руках.

Однако, Эрида имеет также и прямое отношение к браку (что в связи с ее функциями факт весьма примечательный), хотя ее и стараются не приглашать.

Свадьбу своей любимой воспитанницы Фетиды устраивала сама Гера, покровительница божеских и людских браков. К Фетиде прежде сватались Зевс и Посейдон, но оба отступили, узнав о пророчестве, что сын, рожденный Фетидой, будет сильнее и могущественнее отца. Фетида кроме того отвергла все ухаживания Зевса, и он решил выдать ее замуж за смертного. Гера же из благодарности выбрала ей самого благородного из смертных – Пелея, созвала всех богов на пир и сама зажгла брачный факел. Свадьбу сыграли у пещеры Хирона на горе Пелион. Олимпийцы восседали на двенадцати тронах. Зевс был посаженным отцом. Музы и Мойры пели. Ганимед обносил всех нектаром. Боги подарили новобрачным богатые подарки.

Любопытно, что, согласно Пиндару, Пелею пообещал в супруги "морскую нереиду с золотым веретеном" Зевс Гостеприимец за то, что Пелей не нарушил законов гостеприимства когда, будучи в гостях у царя магнетов Акаста, не поддался соблазну и отверг его жену Ипполиту. Таким образом, брак изначально был устроен Зевсом и Герой и освящен присутствием всех олимпийцев. Брак богини со смертным нуждался в особой защите, и Гера не пригласила на свадьбу своей любимицы Эриду, которая :

Малая в самом начале, она пресмыкается; после

В небо уходит главой, а стопами по долу ступает.

(Илиада)

Действительно, греки, принося свадебные жертвы Гере Гамелии, желчь животного не сжигали на алтаре, а выбрасывали или зарывали в землю в знак того, что гнев и горечь должны быть далеки от брачной четы.

В Греции брачные ритуалы воспроизводили пример Зевса, тайно соединявшегося с Герой. Иерогамия была образцовой моделью брака человеческого. И потому присутствие олимпийцев также на свадьбе Кадма и Гармонии, Пиритоя и Гипподамии с теми же неизменными дарами и восседанием на двенадцати тронах придает брачному союзу характер не только священный, но и космический. Следование модели священного брака приветствовалось богами, но горе тем смертным, кто дерзнул выйти за ее рамки! Антонин Либерал рассказывает о супружеской чете плотника Политехна и искусной ткачихи Аэдон, которые были счастливы, пока почитали богов. Но затем с уст их сорвалась нечестивая речь, что они любят друг друга больше, чем Гера и Зевс. Ревнивая Гера наслала на них Эриду, и та внесла раздор в их дела. Конец был страшный (развитие событий полностью повторяет легенду о Терее, Филомеле и Прокне). Таким образом, Эрида оказывается связанной с функциями своих сестер Эриний-Эвменид и Немезиды. Но в мифе о свадьбе Пелея и Фетиды она вряд ли дочь Геры, так как не дерзнула бы ослушаться ее, тем более вовлечь мать в спор с унизительным судом у смертного.

По Гесиоду, Эрида – дочь Ночи, сестра Мойр, Немезиды, Кер, Мома. Да и у Гомера "бога войны, мужегубца Арея сестра и подруга" Эрида стоит особняком, в стороне от своих, как надо понимать, родителей. Даже с Аресом, ненавистным всем богам, Гера и Зевс общаются хотя и бурно, с руганью, но все же по-родственному, как с беспутным сыном. Зевс говорит, что с радостью зашвырнул бы Ареса в Тартар, если бы тот не был его порождением. С Эридой же отношений никаких, как будто это не просто чуждое божество, а вообще стихия, стоящая даже над богами – ведь именно ей удалось возжечь брань между богами, не желающими воевать друг против друга. Вначале богам удавалось дистанцироваться от людских усобиц, в которых люди, "как волки, В битве ярились. Вражда веселилась, виновница бедствий, Токмо одна от бессмертных при страшной присутствуя сече. Боги другие от брани давно удалились..." (Илиада)

И тогда "вскричала Афина, страшно, как черная туча, завыл и Арей меднолатный". В эпосе содержатся явные следы культа мощного надмирного божества, которое имеет власть над другими богами (что и должно ожидать от дочери Ночи, древнейшей богини, которую боялся сам Зевс). Становится понятным поэтому, почему у Эсхила Эрида поднимается на космический уровень, заставляя Гелиоса повернуть квадригу назад, так что солнце в итоге село на востоке. Обидеть такую богиню опасно, страшно представить, к чему это может привести. Тогда просыпается и возрастает, подобно самой Эриде, богиня Ата,

Дщерь громовержца, Обида, которая всех ослепляет,

Страшная; нежны стопы у нее: не касается ими

Праха земного; она по главам человеческим ходит

Смертных язвя; а иного и в сети легко уловляет.

Древле она ослепила и Зевса, который превыше

Всех земнородных и всех небожителей...

(Илиада)

И вот, в другом мифе Пиритой, собираясь жениться на Гипподамии (или Дейдамии), пригласил на свадьбу всех богов, кроме Эриды, памятуя о том, сколько бед принесла богиня раздора на свадьбе Пелея и Фетиды. Обиженная богиня в отместку за пренебрежительное отношение с помощью Ареса подстроила на свадьбе драку с кентаврами, которые, перепившись вина, бросились похищать женщин (в том числе и невесту) и мальчиков. Тесей с Пиритоем отбили Гипподамию, отрезав кентавру Эвриппиону нос и уши, и продолжили драку дотемна. Так началась длительная вражда между лапифами и кентаврами.

Особенно важным является недопущение Эриды к свадебной трапезе. Сохранился единственный фрагмент драмы Софокла "Эрида" (190 (199))- вероятно, из речи не допущенной на пир героини:

Голодная, на пирожки я зарюсь.

Характерно, что, по Гесиоду (Теогония), Эрида, кроме Скорби, Забвенья, Схваток, Тяжб и проч., породила еще и Голод. Прожорливость Эриды вовсе не случайна. Здесь уместно вспомнить мотив испытания едой во время сватовства сказочного героя, которому между прочим предлагается за один раз съесть 12 быков жареных, 12 кулей печеного хлеба или 12 волов, 12 баранов и 12 кабанов (как в сказке о Покатигорошке). Гипотеза О.М.Фрейденберг о том, что герой прожорлив потому, что "прожорлива и ненасытна смерть", конечно, может объяснить и голод Эриды, сестры Кер и прочих. Однако, представляется более точным мнение В.Я.Проппа, который видит в этом "отражение форм ритуальной еды, связанной со вступлением в брак и с пребыванием в ином мире".

Еда занимает видное место в свадебных обрядах. В ритуалах совместной еды и питья устанавливались не только отношения особой близости (дружба, гостеприимство), но и осуществлялось причащение, приобщение, слияние микро- и макрокосмоса, восстанавливающее некую недостачу и приводящее к новой гармонии и единству. Не принять участие в общей трапезе равносильно вероотступничеству и связанному с этим отлучению от остальных членов общины. Общность еды создает общность рода. "Только члены семьи или рода могут участвовать в трапезе. Если чужеземцу разрешается принимать участие, то этим он принимается в род или становится под его защиту". Отказ Эриде в гостеприимстве лишний раз подчеркивает отношение к ней олимпийцев как к чужеземке.

Исключение кого-либо из такого обряда исключало также и его влияние (хорошее или дурное) на социум. С другой стороны, принесенный в дар предмет становился своего рода проводником влияния дарителя. Таков известный мотив в сказке о спящей красавице: по случаю рождения принцессы были приглашены на пир 12 фей (конечно, добрых), а тринадцатую (злую) не пригласили по очень банальной причине: во всем дворце не нашлось тринадцатого прибора. Явившаяся колдунья предрекла девочке смерть в 16 лет от укола веретеном, которое впоследствии ей сама и поднесла (ипостась судьбы, мойры). Яблоко Эриды несет в себе ту же идейную семантику.

Стоит остановиться на этом образе подробнее.

Яблоки вообще считались даром любви, а также имели прямое отношение к браку (ср. миф о состязании в беге между Аталантой и Меланионом, который выиграл приз и получил жену с помощью золотых яблок). Согласно Плутарху, по закону Солона, новобрачная должна была вкусить яблоко перед входом в спальню мужа. Вероятно, этот мотив "кормления новобрачных" был связан с мифологической "метафорой брака-еды". И золотой цвет яблок не случаен. Ведь и миф о Геракле, добывающим в трудных условиях золотые яблоки Гесперид, и похищение Идун с золотыми яблоками в скандинавской мифологии, и русская сказка о молодильных яблочках – это лишь отголоски древнего представления о магических предметах, дарующих долголетие, молодость, красоту и даже бессмертие. Потому и пропажа этих яблок или борьба за обладание ими вызывает такое волнение у богов (особенно у богинь), потому это и типичный брачный дар. Золотой же цвет всегда мыслился в связи с солнцем и тем местом, где оно всходит или заходит (у Гесперид). Лучше всего семантика яблока показана у Артемидора: яблоки сладкие снятся к любовным утехам, так как посвящены Афродите, а кислые – к ссорам и раздорам, потому что посвящены Эриде! Дальнейшая разработка этой мифологемы принадлежит уже Бабрию (II в. н.э.)

В басне "Геракл, Афина и Раздор" герой пытается раздавить лежащее на тропе яблоко, но оно стало больше. Геракл ударил его палицей, и оно так раздулось, что перегородило всю дорогу. Явившаяся Афина сказала: "Оставь, брат! Это Распря и Раздор: если его не трогать, он останется таким, как был, если же с ним биться, то вот так он и будет расти."

Собственно, эквивалент этому выражению, народное – «Не буди лихо, пока спит тихо» (или более радикальное – «Не трожь дерьмо – вонять не будет»).

У Крылова эта история также была прописана в басне:

 Алкид, Алкмены сын,

Столь славный мужеством и силою чудесной,

Однажды, проходя меж скал и меж стремнин

Опасною стезей и тесной,

Увидел на пути, свернувшись, будто ёж

Лежит, чуть видное, не знает, что́ такое.

Он раздавить его хотел пятой. И что ж?

Оно раздулося и стало боле вдвое.

От гневу вспыхнув, тут Алкид

Тяжелой палицей своей его разит.

Глядит,

Оно страшней становится лишь с виду:

Толстеет, бухнет и растет,

Застановляет солнца свет,

И заслоняет путь собою весь Алкиду.

Он бросил палицу и перед чудом сим

Стал в удивленьи недвижим.

Тогда ему Афина вдруг предстала.

«Оставь напрасный труд, мой брат!» она сказала:

«Чудовищу сему название Раздор.

Не тронуто, — его едва приметит взор;

Но если кто с ним вздумает сразиться, —

Оно от браней лишь тучнее становится,

И вырастает выше гор».

Однако, уместно задаться вопросом: такой ли уж однозначно отрицательный персонаж злой демон войны, что его никак нельзя приглашать в гости, что, кстати, само по себе уже является нарушением законов гостеприимства? Почему нельзя было уважить древнюю богиню, дочь Ночи, которую особенно почитал сам Зевс, Эриду, которую Гесиод называет "сильной духом", а Гомер показывает, какой силой она обладает над богами, разделив даже их на два лагеря в Троянской войне? Ведь помимо всего Эрида (по версии) – мать Орка-клятвоблюстителя, спутника и слуги Зевса Гостеприимца.

Оказывается, что даже иконография Эриды неоднозначна: то она похожа на Горгону (в раннем искусстве как апотропей на оружии), то черная, подобно эриниям, то она изображается в архаическом стиле, в длинном вышитом одеянии, с изящными украшениями на голове и руках. 

На вазе из Керчи (Эрмитаж) между двумя квадригами вместе с Никой и Иридой стоит Эрида, с которой мирно беседует Фемида, доверительно положа правую руку на плечо богини раздора. Присутствие здесь Фемиды, богини закона, справедливости и божественных установлений (кстати, первой супруги Зевса), совсем не случайно. Гераклит порицал Гомера за его строки: "Да сгинет вражда как меж богами, так и меж людьми"; в таком случае сгинет все, так как все поддерживается благодаря враждебности между ними. Гомер, молясь о том, чтобы сгинула вражда, "сам того не ведая, накликает проклятье на рождение всех существ". Известно изречение Гераклита: "Все происходит через спор". "Враждебное находится в согласии с собой: гармония, как лука и лиры". "Природа стремится к противоположностям и из них, а не из подобного создает согласие".

И это можно было бы считать чисто философским построением, если бы подтверждение тому не находилось бы в эпосе: у Гомера ненавистного всем Ареса любят только Эрида, его сестра и подруга, и Афродита, которая от Ареса рождает Страх и Ужас, но также и Гармонию (Гераклит: война – отец всего). У Гесиода в "Трудах и днях" появляются уже две Эриды: одна – ненавистная людям и богам, любит только войну (βαρεία, κακόχαρτος), другая – благая (αγαθή), побуждающая людей к труду, состязаниям. Эта – происходит от Ночи, и сын ее – Труд.

Любопытно, что Павсаний сообщает о том, что живущие у Геликона беотийцы утверждают "на основании установившейся у них традиции", будто Гесиод ничего не написал другого, кроме "Трудов и дней", да и то в центре произведения находилась Эрида, с которой и начиналась поэма. В доказательство земляки Гесиода показывали Павсанию "свинцовую доску, очень сильно попорченную от времени", с текстом поэмы.

У Эсхила Эрида, заставившая Солнце изменить свой путь, поднята на космический уровень. В "Эвменидах", как верно показала Джейн Харрисон, эриния прямо выступает как Эрида. Афина, призывающая эринию не вредить своему краю, не опьянять юношей "бесхмельным хмелем бешенства", "не распалять, как петухов, чтоб не было Междоусобных войн в стране", восклицает: "Войну – за дверь!". Всячески задабривая и умилостивляя Эриний, зазывая их в свой город, Афина говорит:

Не скажешь ты, что я, богиня младшая,

И эти горожане гостью древнюю,

Презрев гостеприимство, грубо гоним прочь.

Единственное пожелание Афины – чтобы Эринии способствовали соревнованию, но в одних лишь доблестях. Добившись милости грозных богинь с помощью богини Пейто (Убеждения) и Зевса Покровителя искусных речей, Афина превращает враждебных Эриний в благожелательных Эвменид. Таким образом она не только нейтрализует зло, но и преобразует его в благо для всего народа.

В самом деле, были и положительные прецеденты с участием Эриды. В двух других так сказать "свадебных" мифах никакого зла Эрида не приносит. Это –  свадьба Геры и Зевса, куда были приглашены все боги и богини. Конечно, трудно назвать этот брак счастливым, однако свадьба прошла без эксцессов. Гея-Земля подарила Гере яблоню с золотыми яблоками, которую потом отослали на север под охрану Гесперид. Этот мотив обыгрывается на свадьбе Пелея и Фетиды, Эрида как бы намекает на прецедент, тоже даря яблоко.

На свадьбе Кадма и Гармонии тоже все прошло благополучно. Это была самая первая свадьба со смертным, на которую были приглашены все олимпийцы.

Можно, конечно, сказать, что на свадьбе Геры и Зевса Эриды, как их будущей дочери, еще не было, либо если и была (как дочь Ночи), то не могла вредить в силу своей подчиненности. Однако, как уже было показано, в эпосе она фигурирует как самостоятельное, независимое, мощное божество, что заставляет видеть в ней древнюю, доолимпийскую богиню. Ко времени свадьбы Кадма и Гармонии Эрида уже во всяком случае существовала и, как тетушка невесты, а также кормилица и нянька ее братьев Фобоса и Деймоса (дети Ареса), не могла не быть приглашенной.

Итак, парадоксальный как будто вывод о том, что все беды происходили из-за того, что Эриду не приглашали, а когда приглашали, то все обходилось без раздора, вовсе не является странным. С точки зрения человека религиозного, любое божество, а особенно вредоносное, надо умилостивлять. Но кроме того надо полностью соблюдать заветы Зевса Гостеприимца и Клятвоблюстителя, обязательные как для людей, так и для богов, что сделали Афина-Мудрость и Гармония и не сделала Царица богов. Каков бы ни был гость, отказ в гостеприимстве влечет за собой потому столь тяжелые и далеко идущие последствия, что это –  нарушение божественных Зевсовых установлений (недаром Эрида изображалась рядом с Фемидой). Ведь не зря же эсхиловская седьмая эриния перечисляет три самых страшных греха, за которыми последуют загробные кары: оскорбление богов, недоброе отношение к гостю и обида родителей.

Еще раз про «раздвоенную» Эриду…

Читатель поэмы «Труды и дни» сталкивается со странным удвоением богини Эриды. То, что у Гесиода в начале произведения появляются две богини с одним именем – богиня раздора и богиня трудового соревнования, –давно замечено. Ещё Ф. Ницше упоминал соответствующий фрагмент произведения Гесиода, обращая особое внимание на отличие нравственных понятий греков и современных  европейцев. Мы можем о начале «Трудов и дней» прочесть, например,в статье А. А. Тахо-Годи, посвященной Эриде, в двухтомнике «Мифы народов мира». На этот факт указывают и комментаторы полного собрания текстов Гесиода. О второй Эриде упоминает Г. В. Драч: «Путь к характеристике космической справедливости начинается у Гесиода с личного выбора между злой Эридой (этот путь ведет к "словопрениям и тяжбам") и доброй...». При этом следует обратить внимание на то, что благодаря отмеченному обстоятельству, во-первых, труд  помещается в возвышенный, сакральный план бытия, обожествляется, а во-вторых, он по своему масштабу становится соизмеримым со своей деструктивной противоположностью, как творчество противостоит разрушению, а мир –хаосу и войне.

Для более конкретного определения художественно-смысловой функции образа второй Эриды рассмотрим указанный начальный фрагмент произведения Гесиода. Принадлежность поэмы «Труды и дни» к дидактическому эпосу, как традиционно определяют её жанр,объясняет эпически глобальный характер изображения труда. Домашняя хозяйственная жизнь человека осмысляется как равная по значению и даже по масштабу всемирно-исторической. Собственно, частная сторона жизни и не подается здесь как отдельная от общенародной – как быт в отличие от бытия.

Название поэмы «Труды и дни» говорит не о том, что «труды»–часть«дней». Оно сразу же ставит труд в центр внимания как самое существенное в существовании человека. Само время при этом дано не в виде пустой длительности, заполняемой чем-то, в том числе и «трудами». Труды – то, через что и определяется само существование смертного (временного) человека («дни») как «вызревание» плодов его усилий. Двоящаяся Эрида словно определяет два возможных пути, которые развернуты  перед человечеством и перед каждым человеком в отдельности. Эрида раздора связана с отвращением души от полезных дел, с судебными спорами.

Такой смысл имеет вражда братьев, которая легла в основу сюжета поэмы. Всё произведение Гесиода, как известно, имеет автобиографическую подоплеку и написано в форме дидактичного обращения к брату Персу. В определенном смысле можно говорить о том, что обе Эриды олицетворяются двумя братьями и тем, что между ними произошло и происходит. Конечно, такого биографического истолкования недостаточно. Обратимся к тому,что известно о происхождении «полезной» Эриды из текста поэмы. «Между корнями земли поместил её кормчий всевышний».

Указание на связь богини с подземным миром затрагивает сразу несколько разных  аспектов. С одной  стороны,  подразумевается близость её к  земному труду, земледелию, а с другой – к темному хтоническому началу, которое имеет двойственную,  разрушающе-созидающую  природу, являющуюся источником не только семантики плодородия, но также – смерти и погребальных обрядов. В связи с этими следует понимать, по-видимому, «двоящийся» образ богини. Положение «полезной» Эриды между корнями земли отсылает к представлениям об источнике как жизни, так и мудрости, а сам образ корня – к символам роста. Эрида трудового соревнования, как сказано в поэме,– порождение «многосумрачной Ночи».

Во-первых, следует заметить, что в этой генеалогии оказываются  родственными  понятия  названия поэмы  Гесиода: ведь не только «труды» – порождение ночи, но и «дни». Во-вторых, здесь возникает смысловая перекличка подземной черноты и мрака ночи. В обоих случаях подразумевается семантика тайны, сокрытия. Эту тайну предполагает как момент произрастания зерна, так и любой трудовой акт творения, суть которого состоит в выведении творимого из темноты к свету, в появлении. Богатство есть сокровище, сокрытость. Причем это характеризует его недоступность: «скрыли великие боги от смертных источники пищи», и тем самым для открывания этих источников нужны творческие усилия, труд. Труд открывает богатства, выводит их из подземной скрывающей тьмы. Таков глубокий смысл земледелия. У Гесиода и процесс роста богатства сопряжен с ростом того, что посажено, возделано. Само богатство в мире поэмы, с одной стороны, – дело усилий человека, а с другой – носит растительный, натуральный характер и, вместе с тем, сакральный: там, «между корнями» – место рождения богини Эриды, вызывающей дух созидания. 
Итак, богатство в произведении понято (образно раскрыто) именно как плод труда. Его можно отнять, отсудить, как делает непутевый брат Перс. Но так богатство лишь перемещается, а не рождается. Противопоставление слова и дела, судебного крючкотворства (чего-то искусственного) и усилий, поддерживающих творческую мощь земли, выводится в поэме на первый план:«Некогда времени тратить на всякие тяжбы и речи/ Тем, у кого невелики в дому годовые запасы». Ценность времени («дней») оказывается сопоставимой лишь с ценностью трудов. Война (раздор) ассоциируется здесь с «тратой», а мир – с ростом и накоплением. Обожествление второй Эриды, покровительницы трудящихся, коренится в самом мировоззрении древнего эллина, описываемом, например, Ф. Ф. Зелинским, следующим образом: «греческие праздники всего менее были «праздниками» в нашем смысле слова, т.е. днями праздности. Согласно вообще положительному характеру  своей этики, эллин был органически неспособен признавать какую-либо заслугу за бездельем; для него праздник был днем не праздности, а, наоборот, кипучего труда, но только не ради наживы, а ради прославления богов и возвышения собственной души. Но это прекращение будничного труда было лишь последствием праздника, а не его смыслом и внутренним содержанием».

Посмотрим, как понято у Гесиода место человека в отношениях с богами (Зевсом и Эридой). Смертный человек изображен не  знающим своей судьбы. В начальном фрагменте  поэмы показано, как человек рожден либо сильным, либо слабым, либо счастливым, либо несчастным, и воздать ему славу или  безвестность, честь или бесчестье – все это управляется волей Зевса: «Счастье отнять у счастливца, безвестного вдруг возвеличить». То обстоятельство, что Зевс имеет свои намерения, недоступные смертным, обозначается словом «вдруг». Однако это выражение непредсказуемости и случайности характеризует только ограниченность взгляда смертного человека, которому чаще всего недоступна «справедливость», совпадающая в древней поэме с «волей бессмертных». Поэтому у Гесиода резко противопоставлены суд смертных как пустые «словопрения» и, с другой стороны, небесная неисповедимая справедливость. Существование человека описывается, таким образом, хрупким,  но тем более  требующим поддержания и  зависящим от трудного добывания пищи. Причем «труды», сама трудность существования здесь описывается как то, что санкционировано богами. Но это касается также и плодов трудных усилий, «зерен Деметры». Закономерно поэтому то, что безделье приравнивается в поэме «Труды и дни» к греховной бессмысленности существования. Уход от трудного поиска пропитания означает преступление воли богов. Отсутствие нужды сделало бы ненужным труд: «Тотчас в дыму очага он повесил бы руль корабельный». Ненужность корабельного руля и воплощает  здесь отказ от тяжелого пути поиска. Не случайно возникает образ «дыма очага», а с ним – семантика домашнего покоя и благополучия, обманчивого и ненадежного, как дым. С этим же образным рядом греховного безделья связывается в описываемом фрагменте поэмы образ огня, который выкрал у «метателя молний» Прометей и который должен  был облегчить (освободить от трудностей) жизнь смертным. 

Гесиод в качестве параллели украденному в порожнем тростнике огню дает подробное описание дара олимпийцев – Пандоры и открываемого ею сосуда с «бедами лихими», которые достаются людям вместе с даром Прометея. Таким образом, вместе с огнем, облегчающим жизнь, смертные получают бремя болезней и бед, блуждающих по свету. Зевс наказывает людей свободным влечением к гибели: «и душой веселиться / Станут они на нее и возлюбят, что гибель несет им». 
Подобно ценностному «раздвоению» богини Эриды, Пандора имеет амбивалентные характеристики: она имеет «обличье прелестное девы прекрасной», но при этом «двуличную, лживую душу». Отсюда становится ясным, что актуализировать божественное в человеке, к чему зовет произведение Гесиода, позволяет именно творчески направленное усилие, то есть труд. При всей зависимости смертного от воли богов, человек сохраняет за собой всегда раскрытую перспективу свободы благодаря своему трудовому опыту созидателя – как результата выбора «полезной» Эриды. Этот момент свободы и ответственности человека как раз делает возможным пафос благочестия дидактического эпоса «Труды и дни». Произрастание из земли «зерен  Деметры», божественной  покровительницы земледельца, совершается только приложением тяжелых усилий человеческих рук. Так человек становится бессильным, действуя в обход божественной «воли», которая, с другой стороны, именно благодаря человеку осуществляется. Истоки творения находятся в этом пересечении небесного и земного планов бытия, открываемых в поэме «Труды и дни».

Раздор не есть война ?

Метод работы с философской терминологией, характерный для любителей «метафизических языковых игр» апеллирующих к временным пластам, которые, по их мнению, предшествовали какой-либо «большой ошибке» в понимании задач онтологии, состоит в стирании контекста путем предельно расширенного толкования смысла термина «раздор», объединяя все возможные значения, так или иначе ассоциирующиеся с этим словом. В подобном ключе наиболее авторитетный исследователь творчества Гераклита Мартин Хайдеггер выражает свою мысль по поводу использования греческим философом слова «раздор»: «Употребляя слово раздор, конечно, надо держаться подальше от обычного понимания раздора как какой-то ссоры и перебранки. Борьба и война тоже не достаточны для того, чтобы в полной мере выразить существо упомянутого здесь «раздора», έρις (Эрида). Любая борьба и всякая война – определенный вид и разновидность этой έρις, этого раздора, но сам(а) он(а) никогда не является ими в своем существе никогда не становится равносущным борьбе и войне.

К похожим выводам приходит современный философ Хаймо Хофмайстер: «Итак, когда на основании нашего понимания сущего как контригры сил мы постигаем сущность сущего как противостояние и спор, то этим, еще требующим подтверждения замечанием мы пока что не утверждаем ничего иного, кроме того, что хотел выразить Гераклит своей сентенцией: Борьба – отец всех, царь всех. Понимание сущности сущего как некоего спора, или, говоря словами Гераклита, борьбы означает пока лишь, что то или иное сущее всегда удерживается в движении благодаря соответствующему ему антиподу. Оказывается, свет и мрак так же, как теплое и холодное, влажное и сухое, постоянно находятся в споре друг с другом. Война – особая форма борьбы, точно так же, как и мир, и даже право и эрос являются борьбой, ибо эти формы борьбы не отмирают, когда прекращается военное противостояние».

Стоит начать с самого обширного из отрывков «Поэмы», в котором фигурируют слова «рознь» и «раздор» и где Гераклит оспаривает выводы Гомера и Архилоха:

«Обманулся поэт и изрекши:

“Сгинет пусть Рознь из среды богов и людей!”

Ибо молится о том он, чтобы все исчезло:

Не родилась бы Гармония…

…И словно сваленное в кучу мясо

прекраснейший был бы из зачатых космос…

без соития и разъития

Арея и Афродиты,

Розни и Любви (Эриды и Эрота),

Раздора и Правды.

Не говорит ли тот же Гомер:

“Всеобщ Эниалий”.

А его подражатель Архилох Паросский

ему ли не вторит:

“Воистину Арей всем людям общ”.

Крепко же нужно, чтобы

Раздор сей всеобщий,

и Правда друг друга любили.

И порождаемо было бы все в соответствии с Рознью

и понуждаемо ею.

Противодействие сближает,

Отпрыск очень разных –

Гармония прекраснейшая,

И все порождаемо в соответствии с Рознью.

Раздор ведь –

отец всем общий,

и общий всем царь.

И одних богами объявляет он,

других – людьми,

одних рабами сотворяет он,

других свободными.

Раздор и Зевс – один и тот же бог».

Второй отрывок посвящен закону «божественного единства»:

«Единым мудрое

только нарекаться не хочет,

а хочет именем Зевса.

Бог сей – день-ночь,

зима-лето, война-мир,

сытость-глад

Изменяется ж он (оставаясь собой) как огонь,

куда подмешают куренья,

называясь по прелести каждого».

Наконец, следующее упоминание касается природы «вечного огня»:

«Все огонь, придя, рассудит и захватит.

А кормчий Всего этого – Зевесов перун,

И он-то вызывает недостаток и изобилие огня…

Кормчему прислуживают

Раздор и Рознь

ведущие к рожденью мирозданья

И Согласие и Мир

ведущие к воспламенению».

Если отвлечься от возвышенного отношения к метафизике («раздор» – это вам не какая-то ссора или перебранка), то стоит согласиться с Хайдеггером и Хофмайстером, что Гераклит говорит главным образом не о вооруженном конфликте, не о личной конкуренции, не о споре. «Раздор» не фигурирует в этической части поэмы, посвященной «порокам и добродетелям», и не касается напрямую сфер человеческой деятельности. Однако дальнейшее размывание контекста путем бесконечного расширения значений «раздора» не приближает к пониманию.

Дело в том, что слог Гераклита действительно «темен», что выражается в:

1) употреблении слова «раздор» в качестве синонима «единства» и «вечного огня» (второй отрывок);

2) употреблении слова «раздор» в качестве синонима «розни» и антонима «правды» и «согласия» (третий отрывок);

3) контекстуальном смешивании двух вышеприведенных групп значений (первый отрывок).

В одном случае «раздор» носит имя «Зевса», во втором «Арея». А поскольку в первом отрывке Гераклит не проводит четкой границы между онтологическим («раздор» как сущностная первооснова мироздания, единство мирового процесса) и физико-социальным («раздор» как один из двух типов проявления первоосновы, противоположный «согласию») способами использования слова «раздор», это позволяет связать его текст с любой философской парадигмой.

Но даже контекстуальное смешивание, допущенное Гераклитом в первом отрывке, где он выступает в первую очередь как поэт, а не как философ, не оправдывает милитаризации термина «раздор».

Известно письмо Гераклита к Гермодору, в котором выражается негативная оценка войны: «Или, может быть, мне смеяться, взирая на ваши настоящие войны, когда под предлогом нанесенных вам обид вы оскверняете себя убийством, несчастные, превращаясь из людей в диких зверей, когда музыкой флейт и труб вы разжигаете в себе чуждые Музам страсти, когда железо которое скорее должно употребляться для плугов и земледелия, обращается в орудие убийств и смерти, когда вы кощунственно оскорбляете божество, называя его “Афиной Воительницей” и “Аресом Эниалием” [= “Убийцей”], когда, построив фалангу против фаланги, человек против человека, вы молитесь о взаимном убиении, когда отказывающихся осквернить себя убийством вы наказываете как дезертиров, а заливших себя кровью с ног до головы почитаете как героев?». Данное письмо, однако, некоторыми исследователями рассматривается, в качестве компиляции. Если же текст письма аутентичен, тогда, возможно, следует принять точку зрения известного немецкого физиолога и пацифиста первой половины XX века Георга Фридриха Николаи: «Но подобно тому, как первобытный человек брался за оружие в силу необходимости, так и для Гераклита война была только средством; цель же социальной жизни он тоже усматривал в мире».

Для дальнейшего прояснения сути гераклитовского «раздора» стоит воспользоваться указанием Винсента Декомба на то, что смысл слова можно понять, заменив это слово на другое: «Сначала замена происходит в контексте фразы, предложения, затем в контекстах, где заменяется фраза, а затем меняется и сам контекст, чтобы понять суть языкового значения». Подходящим словом, выражающим онтологическое значение гераклитовского «раздора», как синонима «вечного огня», является не «война», а «игра». Исходя из смысла второго отрывка, его было бы правильнее применять в метафорах, отсылающих нас к «единому диалектическому основанию». Кроме «диалектической» репрезентации огня возможна медийная, «циклическая». Тогда огонь действительно приобретает отчетливо выраженную семантику «игры». При этом следует помнить, что даже если слово «война» не используется как синоним существительного «раздор», но встречается исключительно в контексте разговора о природе вооруженного конфликта, то мы имеем дело уже не с «онтологическим единством, обеспечивающим борьбу любых противоположностей», а с военноисторическим или биологическим измерением, то есть с несколько иными семействами языковых игр.

Что касается физико-социальных значений «раздора» как антонима «правды» и «согласия», то «война», если понимать её в качестве вооруженного конфликта, предстает в третьем отрывке «Поэмы» Гераклита лишь как одна из многих разновидностей «розни», но не как универсальное основание всего сущего. Именно поэтому милитаризация термина «раздор» становится лингвистически некорректной операцией.

*

Интересным видится тот факт, что Эрида – единственный мифологический персонаж от имени которого была придумана современная пародийная религия под названием «дискордианство» (или дискордианизм). В отличие от традиционных религий, проповедующих гармонию, дискордианизм обожествляет хаос. Главным божеством дискордианизма является Эрида. Философия дискордианства объясняет возникновение деструктивного хаоса, который может возникнуть только там, где пытаются насаждать порядок и тотальный контроль. 

Дискордианство стало приобретать признаки религии относительно недавно. Только в 1958-59-х годах прошлого века, была написана неким Омаром Хайямом Равенхурстом (Керри Торнли) и Малаклипсом Младшим (Грег Хилл), основополагающая книга, Дискордианства: «Principia Discordia».
Торнли был очень активен в контркультурной издательской сфере, писал для ряда подпольных журналов и газет и самостоятельно публиковал множество широко распространяемых информационных бюллетеней. Один такой бюллетень под названием «Zenarchy» был опубликован в 1960-х годах под псевдонимом Ho Chi Zen. «Зенархия» описана во введении как проект «социального порядка, возникающего из медитации», и «некомбинирующего, неучастного, неполитического подхода к анархии, призванного заставить задуматься прежде всего людей из студенческой среды». Грегори Хилл – также, многосторонний во всех отношениях.
Как считали авторы, дискордианство – это религия, замаскированная под шутку. Или шутка, замаскированная под религию. Хотя быть может, что дискордианство – это новая религия, замаскированная под шутку, которая замаскирована под религию. Однако, в ней затрагиваются очень многие важные вопросы, особенно во вступлении.
Основная часть книги представляет собой коллаж из высказываний авторов, буддистских притч, пародий на желтую прессу (Разоблачение Момомото, знаменитого японца, способного проглотить свой нос) и цитат из Ницше и Эзры Паунда. Религия Хаоса изложена в оболочке, приличествующей Хаосу, перемешанная с анекдотами о мистере Момомото, с сомнительными боевыми гимнами и с призывами не использовать этот документ в качестве туалетной бумаги.

Дискордианство – первая религия, адекватно интерпретировавшая конспирологию. Конспирология, теория конспираций – феномен сравнительно новый и крепко повязанный с нарастанием хаоса. В до-хаотические, позитивистские времена, история текла как ровный поток, любое следствие имело ясную причину, а каждая группа давления находила своим усилиям адекватное применение. Секретные общества существовали наравне с открытыми, добивались своих целей ясными (хотя обыкновенно предосудительными) средствами, а знающие люди всегда могли договориться насчет целей и средств каждой группы. Информационный и технологический взрыв ускорил течение истории. История стала хаосом, и абсолютно незначительные причины могут иметь поразительные следствия, в то время как колоссальные усилия по руководству историческим потоком ничего не меняют или приводят к обратному результату. Соответственно, и роль секретных обществ диспропорционально возросла, как в жизни, так и в массовом сознании. Конспирации, как и гласные общества, захлебываются переизбытком информации, самоорганизуются и перестают отвечать цели, для которой были созданы. «Правая рука не знает, что делает левая» – очень адекватное описание любой из современных секретных служб. Конспирация теряет свою цель, превращается в организм, служащий своим организационным интересам. Религиозная интерпретация этого феномена лежит в основе культа Эриды.
Другой источник дискордианизма — вполне искренняя ненависть к серьезности, порядку, материализму, всему, что связывается с англосаксонским масонством. Масонство и подобные конспирации (ЦРУ, ФБР, Римский Клуб) воспринимается как агрессивная, опасная сила, готовая на все, чтобы уложить мир в прокрустово ложе своих представлений о справедливости, добродетели и порядке. Грех, вина, порядок, серьезность — Проклятие Сероликого. Основа вселенского зла.
Служители Порядка. Их цель — имманентизация Эсхатона, воцарение абсолютного порядка во вселенной. В 1960-е Эсхатон виделся в форме атомного разрушения, сейчас он представляется в виде торжества макдональдсов и вечной конкуренции кока-колы и пепси-колы — нового мирового порядка.

Первое оф. издание принципов этой «религии» было кустарно напечатано на принтере в 1963 году. Второе издание было опубликовано уже под названием «Principia Discordia» (Дискордианские принципы) или «Как был потерян Запад» ограниченным тиражом в 1965 году. Фраза «Principia Discordia» напоминает Ньютоновскую Principia Mathematica, предположительно означает Discordant-принципы , или Принципы несоответствия. Например, метод Ньютона – создание модели явления, «не измышляя гипотез», а потом уже, если данных достаточно, поиск его причин. Такой подход, начало которому было положено Галилеем, означал конец старой физики.

Полное название таково : «Principia Discordia или Как я нашел Богиню, и как я с ней поступил, когда нашел».

4 и 5 - е издание Principia Discordia , (1979)

Другие издания

С момента издания «Principia Discordia», окончательно были признаны основные принципы движения, основные на том, что отличает Дискордианство от абсолютно всех иных движений и религиозных воззрений, а именно на обожествлении Хаоса, в то время как, традиционные религии, проповедуют гармонию.
Хаос тут рассматривается как основной импульс Вселенной. Возможно, это было сделано с намерением просто «сбалансировать» творческие силы порядка и беспорядка, но основное внимание уделяется более беспорядочным аспектам мира – порой, в изложении, силы порядка даже подвергаются насилию.

За короткий срок, это новое движение, обладающее признаками Религии, приобрело массу поклонников, особенно большой вклад, в мировую популярность Идей, изложенных в «Principia Discordia», совершил своим подвижническим трудом философ Роберт Антон Уилсон, который широко осветил их в своем романе-трилогии «Иллюминатус!» (англ. The Illuminatus! Trilogy) 1975 год, написанном в соавторстве с писателем Робертом Джозефом Ши (Robert Joseph Shea), с которым мистер Уилсон напряженно трудился в редакции журнала «Playboy».
Уилсон в этом своем романе «Иллюминатус !» как раз и приводит историю про то, как богиню Эриду однажды не пригласили на очередную «сходку» богов. И тогда она пришла туда сама и кинула им яблоко с надписью "Kallisti" - "прекраснейшему(шей)". И все – все без исключения боги кинулись хватать это яблоко, чтобы взять его себе (богини в первую очередь). А потом они увидели стоящую снаружи Эриду, и очень красноречиво поняли, ЧТО она хотела им сказать – что КАЖДЫЙ бог/богиня – на самом деле «прекраснейший» , лучший из тех, что может быть, и всегда таким был и будет. Именно это понимание и отражено в дискордианстве той идеей, что каждый мужчина, женщина или ребенок на Земле являются настоящим и подлинным дискордийским Папой.

Главный постулат Principia Discordia : «Это – шутка, но это и правда.»
Подробнее читать ЗДЕСЬ

*

Использованные материалы:

Л.Л.Селиванова, «Обида – незваная гостья»;

А. А. Аксёнова, «Вторая Эрида Гесиода» (к истолкованию фрагмента поэмы«Труды и дни»);

И.В. Степанов, «О различиях “раздора” и “войны”: демилитаризация философии Гераклита»;

WIKI.