Сатурн / Крон / Хронос. Нинурта

ОРФИЧЕСКИЙ ГИМН / XIII. КРОНОСУ (фимиам, стиракта)

Пышущий пламенем отче мужей и богов всеблаженных,

В мыслях изменчивый, ты, о Титан незапятнанный, мощный!

Все истребляя, ты снова растишь, умножая, и держишь

Несокрушимые цепи всего бесконечного мира.

Крон-всеродитель всееечный, вещатель коварных глаголов,

Отпрыск богини Земли и звездами полного Неба,

Младших родитель богов, о Реи супруг, Промыслитель,

Родоначальник, живущий в любом уголке мирозданья,

Хитролукавый умом! Услышь умоляющий голос,

Жизни счастливой пошли, о благой, благую кончину!

*

У греков Сатурн был первоначально известен как Кронос, Крон –  бог земледелия, но позже стал ассоциироваться с Хроносом, богом времени.

Вавилонский аналог – Ниниб, еще одно имя этого вавилонского божества – Нинурта. Изначально Нинурта считался верховным богом. Однако позднее в сознании жителей Месопотамии его заменил Мардук, более молодой бог, ассоциируемый с Юпитером. Нинурта, Ниниб, остался богом земледелия, кем-то вроде небесного заведующего полями и их границами. Он также управлял развитием технологии ирригации.

Сатурн (если использовать его римское имя) был древним царем богов, которого сменил на престоле его сын Юпитер (вавилонский Мардук). И так как считалось, что он правил в архаическом золотом веке человечества, когда земля дарила свои плоды в изобилии и у каждого было вдоволь еды, то его статус как бога земледелия вполне соответствовал Нинурте. Однако Сатурн получил свой высокий статус через отцеубийство. Подтолкнула его к этому мать (Гея), и вот он подкараулил своего отца, древнейшего царя небес Урана, самого первого бога-царя и деспота, серпом отсек его гениталии и таким образом лишил престола, после чего занял его место. Заметьте, что Сатурн убил своего отца по распоряжению своей матери.

Сатурн – это старик, как и подобает древнейшему царю богов; он держит в руках серп, и нам уже известно, как Сатурн употребил это сельскохозяйственное орудие. Ну и конечно, он также держит в руке песочные часы – символ самого времени. От греческого имени Сатурна (Крон, позднее – Хронос) происходит слово хронология, относящееся к течению времени. Другими словами, образованными от этого корня, являются хронометр и хроника.

Сатурн – один из древнейших римских богов. Уже в 497 г. до н.э. ему был посвящен храм на Форуме на месте бывшего там алтаря.

Сатурналии – это празднества в честь бога Сатурна, которые приходились на конец декабря. Во время Сатурналий избегали каких либо общественных дел, суды были закрыты, не начинались войны и не наказывались преступники.

Как писал Тит Ливий, три года подряд не было потом ни прочного мира, ни войны (498—495 гг.). Консулами были Квинт Клелий и Тит Ларций, затем Авл Семпроний и Марк Минуций. В их консульство освящен храм Сатурна и учрежден праздник Сатурналии.

Праздник Сатурналий, согласно другим авторам, был учрежден еще Туллом Гостилием. Праздник рассматривался как воспоминание о веке изобилия и свободы и был очень популярен.

Сатурн не был местным божеством и почитался с непокрытой головой, a, учреждение его культа у подножия Капитолийского холма приписывалось то Геркулесу, посетившему Италию до основания Рима и нашедшему там алтарь Сатурна, то Янусу, то пеласгам, часть которых переселилась сюда еще задолго до прихода Геркулеса.

Д. Фрэзер указывает на то, что праздники, подобные Сатурналиям, чаще всего имеют место в конце года и находятся в связи с основными моментами сельскохозяйственного года, в особенности с севом и жатвой. Праздник Сатурналий приходился на декабрь, последний месяц года по римскому календарю, и справлялся в память о славном правлении бога сева и землепашества Сатурна, который в далеком прошлом жил на земле и был италийским государем, справедливым и милосердным. Он сплотил разобщенные племена грубых горцев, научил их обрабатывать землю, дал им законы и мирно царствовал над ними.

Правление Сатурна было сказочным Золотым веком: земля в изобилии приносила плоды, благословенный мир не нарушался войнами и распрями, а губительный дух наживы еще не проник, подобно яду, в кровь и плоть трудолюбивых, довольных крестьян. Рабство и частная собственность еще не были известны людям, и они владели всем сообща. В конце концов, этот добрый бог, этот царь царей неожиданно удалился в мир иной, но люди отдаленных эпох продолжали хранить память о нем, воздвигать в его честь святилища и называть его именем многочисленные холмы и возвышенности Италии. Впрочем, на светлое предание о правлении Сатурна легла черная тень: по имеющимся сведениям, алтари этого бога были запятнаны кровью человеческих жертв, на смену которым в более гуманную эпоху пришли их изображения. Эта темная сторона культа Сатурна не оставила никакого, или почти никакого, следа в описаниях Сатурналий, дошедших до нас в сочинениях древних авторов. Этот античный карнавал – в том виде, в каком он в течение недели, с 17 по 23 декабря, кипел на улицах Древнего Рима, – был отмечен пирами, кутежами и бешеной погоней за всевозможными чувственными удовольствиями (Фрэзер Д. Золотая ветвь).

Считается, что изначально Сатурналии проводились в один день, и лишь в дальнейшем он был расширен на целых семь дней. Август ограничил празднования до трех дней, затем вновь произошло увеличение продолжительности празднования - до пяти дней, причем до пяти дней при Калигуле и утверждено Клавдием.

В эпоху республики целый месяц декабрь был посвящен Сатурну.

Как было указано выше, Сатурн был древним богом – покровителем сельского хозяйства, причем, на найденной вазе он был обозначен, как Saeturnus. Заботу о сельском хозяйстве приписывала ему и литературная традиция того времени. Но со временем римляне утратили знания о боге и заботились лишь о проведении празднеств в его честь, что говорит о том, что он не был популярным богом сам по себе.

В Риме на Капитолийском холме стоял храм Юпитера, посвященный трем богам: Юпитеру, Юноне и Минерве. В нем были соответственно три целлы, и в каждой — изображение одного из этих божеств. В эпоху империи уменьшенные копии этого храма строили в провинциях, также посвящая их капитолийской триаде. Варрон писал, что первоначально Капитолийский холм называли Mons Saturnius, и на нем находился один oppidum, который носил название Saturnia. Об этом же писал и Дионисий: «Туземцами он тогда прозывался Сатурнием, теперь же римлянами зовется Капитолийским» и другие античные авторы.

Варрон оказал влияние на многих, и, прежде всего - на Вергилия, который в «Георгиках» писал, что простые римские земледельцы жили такой же жизнью, которой жил на земле золотой Сатурн. Характерно при этом, что если в «Буколиках»  и даже в первой книге «Георгик»  Сатурн у Вергилия представляется еще тождественным Кроносу небесным царем первобытного “райского” периода, то уже во второй книге, когда поэт переходит к восхвалению Италии, Сатурн приобретает черты божества-покровителя римских земледельцев.

Италия определена Вергилием как «Сатурнова земля» (лат. Saturnia tellus), - т.е. земля, отмеченная особым покровительством «национального» земледельческого божества.

Возможно, Сатурналии были желанием вернуться в Золотой век, который был во времена Сатурна. В Лацио, как в другом месте Италии, период Сатурналий, был временем, когда сев озимых закончился, и когда все сельскохозяйственные рабочие могли отдыхать.

Сохранилось несколько достоверных событий, которые происходили в Сатурналии. 17 декабря совершалась общественная жертва в храме Сатурна, перетекавшая затем в праздничный обед, который прерывался криками «Io Saturnalia». Во время жертвы сенаторы и всадники находились в тогах, которые позже заменялись на более свободную одежду. Все слои римского общества в период Сатурналий радовались, пировали и обменивались подарками, в том числе cerei (восковыми свечами) и sigillaria (терракотовые фигурки или фигурки из теста). Первые служили символом того, что праздник сатурналий приходился на время зимнего солнцестояния (bruma); вторые являлись пережитком обряда жертвоприношения Сатурну. В семьях день начинался с жертвоприношения (закалывали свинью) и проходил в веселье. Улицы были запружены народными толпами; всюду раздавались восклицания Io Saturnalia.

Но самая известная особенность Сатурналий – роль, играемая в этом действии рабами.

Эта роль хорошо раскрыта Д. Фрэзером: «На время Сатурналии различие между господами и рабами как бы упразднялось – раб получал возможность поносить своего господина, напиваться, подобно свободным, сидеть с ними за одним столом. Причем его нельзя было даже словесно упрекнуть за проступки, за которые он в любое другое время был бы наказан побоями, тюрьмой или казнен. Более того, господа менялись местами со своими рабами и прислуживали им за столом; с хозяйского стола убирали не раньше, чем окончил свою трапезу раб. Эта инверсия ролей заходила так далеко, что каждый дом на время превращался во что-то вроде микрогосударства, в котором все высшие государственные посты занимали рабы – они отдавали приказания, устанавливали законы, как если бы были консулами, преторами или судьями. Бледным отражением власти, которой на время Сатурналий наделялись рабы, было избрание при помощи жребия лжецаря, в котором принимали участие свободные граждане. Лицо, на которое падал жребий, получало царский титул и отдавало своим подданным приказания шутливого и нелепого свойства.

Вольности, даваемые рабам во время этого праздника, были, как считалось, подражанием общественному устройству века Сатурна и что сами Сатурналии почитались не более и не менее как временным возрождением или реставрацией эпохи правления этого доброго монарха, как у нас возникнет соблазн предположить, что в роли псевдоцаря, руководившего кутежами, первоначально выступал сам Сатурн.

Также у Фрезера есть ценное упоминание о праздновании Сатурналий в армии: «Римские солдаты в Дуросторуме в Нижней Мезии каждый год праздновали Сатурналии следующим образом. За 30 дней до начала праздника они по жребию выбирали молодого и красивого человека, которого для сходства с Сатурном обряжали в царские одежды. В таком одеянии он разгуливал по городу в сопровождении толпы солдат. Ему предоставлялась полная свобода удовлетворения своих чувственных влечений и получения всех видов удовольствий, пусть даже самых низменных и постыдных. Но веселое правление этого воина было кратковременным и кончалось трагически: по окончании тридцатидневного срока, в канун праздника Сатурна, ему перерезали горло на алтаре этого бога, которого он представлял (Фрэзер Д. Золотая ветвь).

Происхождение имени Сатурн, связывавшееся в народной этимологии с корнем sat –  "сеять" (что делает его богом посева, семян именно по этой причине), современными исследователями отвергается, как и определение его как хтонического божества мира мертвых.

Ю. Г. Чернышов в работе «Социально-утопические идеи и миф о “золотом веке” в Древнем Риме» указывает на рассказ Диодора о том, что в древнейшие времена Кронос, став царем, путешествовал по многим странам, приучая людей к справедливости, причем в большей степени он правил особенно почитавшими его западными странами, и поэтому в еще сравнительно недавние времена среди римлян, карфагенян и других соседних народов был обычай отдавать почтение этому богу великолепными празднествами и жертвоприношениями, и многие местности носили его имя. Этот же автор свидетельствует и о том, что у карфагенян существовал обычай приносить детей в жертву Кроносу (отождествленному, видимо, с Баал-Хаммоном). Таким образом, Ю. Г. Чернышов предполагает, что и Кронос, и Сатурн ведут свое происхождение от древнейших средиземноморских - догреческих и доримских божеств, культ которых был связан с человеческими жертвоприношениями, призванными обеспечить плодородие земли и всеобщее благоденствие. Именно как пережитки человеческих жертвоприношений многие авторы рассматривают обычай дарить терракотовые человеческие фигурки во время Сатурналий, а также возможную связь культа Сатурна с гладиаторскими боями и то, что партнершей Сатурна по культу была богиня Луа, которой посвящалось оружие, снятое с убитых врагов.

Скорее всего, культ Сатурна распространился в Италии задолго до основания Рима, что подтверждает Дионисий Галикарнасский, который писал о том, что Италия еще до прибытия туда Геракла именовалась Сатурнией, что Сатурну были посвящены всюду храмы, что его имя носили многие города и местности, в особенности скалы и возвышенности.

Не позже начала III в. до н.э. Сатурн стал отождествляться с Кроносом/Хроносом (пожирающим своих детей), что дало повод интерпретировать его как неумолимое время, поглощающее то, что породило, или как семя, возвращающееся в породившую его землю. 

Итак, под влиянием представлений о Кроносе Сатурн, каковы бы ни были его первоначальные функции, стал почитаться как бог «золотого века», один из первых царей Лация (куда, согласно версии мифа, он бежал, низложенный своим сыном Юпитером, и где был принят правившим там Янусом, разделившим с ним власть). Сатурн научил своих подданных земледелию, виноградарству и цивилизованной жизни.

В храме Сатурна хранилась государственная казна. Женскому соответствию Сатурна – Луа (сначала почиталась как жена Сатурна). Впоследствии женой Сатурна считалась отождествленная с Реей богиня Опс. 

Святилища Сатурна можно было встретить повсюду; многие местечки и города полуострова названы по имени бога.

В самом Риме святилище Сатурна, основанное, по преданию, Янусом (по др. Геркулесом), находилось у подошвы Капитолийского холма.

Под храмом, который был воздвигнут совместно в честь Сатурна и его супруги, богини Опс, находилось римское казначейство (aerarium Saturni), состоявшее как бы под охраной бога, при котором человечество знало изобилие и счастье.

Изображение Сатурна в течение целого года, за исключением декабрьских празднеств, у подножия было увито шерстяными лентами и как бы заковано, чтобы исходящая от бога благодать вечно была связана с городом и народом. Обряд богослужения в честь Сатурна совершался по древнеримскому чину, хотя при священнодействии жрец и молящиеся стояли с открытой головой (это называлось lucem facere), вероятно –  вследствие влияния греческой обрядности и, в частности, по указанию Сивиллиных книг.

Культ Сатурна был мало распространен, в основном, в Африке, где Сатурн слился с местными Ваалами и имел многочисленных жрецов и коллегии почитателей, главным образом, из простого народа.

На тангутских иконах из Харахото (северо-западная часть современной китайской провинции Сычуань) в средние века изображали духа планеты Сатурн в виде старца с деревянным посохом и печатью (для устрашения нечисти).

К мифу…

Как было сказано выше, по наущению своей матери Сатурн-Кронос оскопил своего отца Урана серпом из прочного металла или даже алмаза, чтобы прекратить его бесконечную плодовитость. После этого титаны стали верховными существами в космосе. Время, когда Кронос был «владыкою неба», было золотым веком мифологической истории. Люди в те времена жили, как боги, «с спокойной и ясной душою, горя не зная, не зная трудов», по словам Гесиода.

Подобно Урану, с течением времени Кронос начал проявлять деспотизм. Воцарившись вместо отца, он взял в супруги свою сестру Рею. Однако, по предсказанию матери Геи, его должен был лишить власти собственный сын, поэтому как только у Реи рождались дети, Кронос тотчас проглатывал их, желая избежать исполнения предсказания. Однажды Рея обманула Кроноса, подложив ему вместо младшего сына Зевса камень, завернутый в пеленки, который и был им проглочен.

Зевс был тайно вскормлен в пещере на Крите. Охраняемый куретами, он вырос, стал могуч и хитроумен. Возмужав, он по совету своей жены Метиды опоил Кроноса волшебным питьем, благодаря которому тот изрыгнул на свет братьев и сестер Зевса – Посейдона, Аида, Геру, Деметру и Гестию. Под предводительством Зевса дети Кроноса объявили войну титанам, длившуюся десять лет. Ужасна и упорна была эта борьба между кронидами и уранидами. Титаны были могучими и грозными противниками.

Зевс вывел из тартара циклопов, которые сковали ему перуны и громы, но и они не принесли быстрой победы, чьего-либо преимущества видно не было. Тогда вывел Зевс из недр земли сторуких. Целые скалы отрывали они от гор и метали в титанов, когда те приближались к Олимпу, где обосновались крониды.

Эту многолетнюю битву, когда все в природе стонало, содрогалось и горело огнем, назвали титаномахией. В этом мифе, видимо, отразились представления о природных катаклизмах, изменявших ландшафт планеты.

Когда в сражение вмешались ужасные сторукие, титаны дрогнули, пришел конец господству безумных и безличных космических стихий, наступало время разумных человекоподобных божеств – олимпийцев. Грозная сила титанов была сломлена. 3евс сковал их всех, в том числе Кроноса, и сбросил в тартар, а сторуких поставил сторожами.

По орфической традиции, Кронос впоследствии примиряется с Зевсом и правит на островах блаженных, на краю земли, за Океаном, где обитают только мертвые,- отсюда и возникло понятие о царствовании Кроноса как счастливом и благодатном времени.

Среди детей Кроноса также выделяется его сын от нимфы Филиры – мудрый кентавр Хирон.

Народная этимология сблизила имя Кроноса с наименованием времени и последовательностью исторических событий во времени – хронологией (χρόνος — время; λόγος — учение). Римский Сатурн также со временем стал восприниматься как символ неумолимого времени, сохраняя черты собственно, старения. Старость как атрибут, стала вечным спутником Сатурна-Кроноса. 

Образ Сатурна-Кроноса смешивается с образом Хроноса (др.-греч. Χρόνος «время») – также изначально отдельного божества в древнегреческой мифологии и теокосмогонии.

Либо эти имена были спутаны из за сходства, либо сознательно отождествлены. Идентификация стала более широко распространенной в эпоху Возрождения, породив аллегорию «Отцовского времени». Согласно Плутарху , греки верили, что Кронос – это аллегорическое имя Хроноса.

Хронос по легенде порождает Эфир, Хаос и Эреб.

В орфической космогонии, Хронос порождает Эфира и Хаоса и делает из них серебряное яйцо. Из него вышел перворожденный из богов Фанет (другие имена его – Эрот, Метис, Эрикапей), который родил первое поколение богов.

По одному из описаний, Хаос породил самое древнее, что было в нашей начинающейся Вселенной – Время. Эллины звали его Хронос. И теперь уже всё происходило во времени, так как пространство еще только зарождалось. Хронос породил три стихии – Огонь, Воздух и Воду. Но это уже после того, как появилась Земля.

У орфиков этот Нестареющий Хронос именуется также Гераклом и Драконом-Змеем.

По версии, он – отец Хор (Ор) – богинь времен года в древнегреческой мифологии, которые ведали порядком в природе.

По Ферекиду Сирскому, Хронос – одно из трех первоначал, создал из своего семени огонь, пневму и воду.

Ферекид Сиросский, автор Семикнижия, признавал вечность начальной троицы богов: Заса (Зевса – эфир), Хтонии (хаос, подземные глубины) и Хроноса (время). Семя Хроноса было помещено в тайнике, из которого производится первое поколение богов.

Уже позже образ этого Сатурна-Кроноса-Хроноса стал приобретать действительно демонические черты. Во многом благодаря отождествлению с ощущением «приближения смерти» (читай : старения).

Согласно теории отождествления имен Хроноса и Кроноса, последний стал представлять разрушительную концепцию времени, которое «поглощает все вещи», и которая была выражена буквально также и через мифологему, когда Кронос – титан пожирал своих детей – олимпийских богов – прошлое поглощало будущее, старшее поколение подавляло следующее поколение.

«Кронос, пожирающий своих детей» – этот образ часто воспринимается как сюжет некоего фильма ужасов. Ф. Гойя красочно изобразил его римского аналога Сатурна («неумолимое Время») безумным монстром-гигантом, терзающим плоть.

В средневековой астрологии Сатурн наделяется мрачными атрибутами гибели, заката, отчаяния, ядовитой тоски. Это узнаваемая свинцовая меланхолия братоубийцы-Каина, гнетущее бремя всеобщего одиума. Существует этимология, связывающая Saturn - Satan. Люди Сатурна «любят земледелие и горное дело, им нравится быть повелителями и жить в уединении в замках (Георг фон Веллинг)». 

Однако стоит обратить внимание на то, что дети, поглощенные Кроносом, опасающимся за свою власть, остались не только живыми, но и целехонькими. Поэтому стоит говорить не столько об их съедении, сколько о некоем присоединении, о вхождении в полноту Кроноса. Он выступает как некая ипостась, в которой находится определенное множество. В оптике сакральной государственности примерно такой же ипостасью выступал Царь, включающий в себя своих подданных – «детей», отсюда и царственное«Мы».

В данном случае можно провести и параллели с христологией, согласно которой в нетварной Ипостаси Христа соединена тварная природа человека. И не случайно, что сам Христос именуется Небесным Царем. К слову сказать, Гесиод утверждает, что Кронос был Царем Золотого Века и, одновременно, Царем Героев. И это представление характерно не только для эллинов. В римской традиции его аналог Сатурн выступает таким же изначальным, сакральным правителем. Не спроста этому богу посвящался праздник – сатурналии как воспоминанием о Золотом Веке, когда люди еще не делились на «касты» и «классы».

Тема Золотого Века органично сочетается с нордической, гиперборейской темой, ведь изначальной сакральной Империей была Гиперборея, полярный материк. «Классическая традиция утверждает, что бывший некогда Господином Земли Царь Золотого Века, Кронос-Сатурн, сброшенный с престола… все еще жив и пребывает «во сне» в далеком северном регионе, в арктическом море, которое по этой причине и получило название Кронидское море». (Ю. Эвола. «Мистерия Грааля»)

Можно сказать, что сюжет о поглощении Кроносом своих детей был несколько искажен, а изначальная версия имела в виду их нахождение в его ипостаси, полноте.
Возможно что таким же искажением является и сюжет о свержении и кастрации Урана его сыном – Кроносом. При этом сам Кронос также содержит рожденные им сущности, но только речь уже идет об иной вселенной, возникшей после взрыва и окончания небесной (уранической). 

Кастрация Урана стала первой, метакосмической катастрофой. Свержение Кроноса-Сатурна и было катастрофой второй – и она усугубила первую. Тогда Кронос «уснул», то есть, ослабил свою собирающую силу. «Осколки», его «проглоченные» дети, стали разлетаться с ускоренной силой. Об этом, кстати, говорят и ученые, утверждающие, что на определенном этапе существования вселенной её расширение резко ускорилось. 

На какое-то важнейшее, кардинальное изменение вселенского движения указывает Платон, сообщающий о некоем «космотрясении», когда «время потекло вспять» и «космос стал вращаться в обратную сторону». Нам это очень сложно представить, но в субъективно-психологическом плане это может выглядеть так. Мы привыкли воспринимать время, как нечто, движущееся от восхода до заката, от утра до ночи, от пробуждения до засыпания. А при царствующем Кроносе-Сатурне оно двигалось как бы от заката к восходу, от ночи до утра, от засыпания до пробуждения. Но свержение Кроноса привело к тому, что закат, ночь и сон еще более усилились. «Царь уснул».

Данное смещение стало триумфом «олимпийцев» - тех гиперборейцев, которые восстали против Царя Золотого Века ради обретения тотального космического могущества. Во многом они выступили как адепты разрушения.

Некоторые мифологи считают, что искажение образа Кроноса было результатом победы эллинов над пеласгами – древним и загадочным народом, чья этническая принадлежность до сих пор является предметом споров. Как бы то ни было, но налицо теснейшая связь пеласгов с Гипербореей – античный автор Пиндар называет основателя их рода Пеласга (сына Эола) гипербореем. Очевидно, пеласги были хранителям гиперборейской традиции в её относительной чистоте. Их земли были захвачены «эллинами», о чем сообщает Геродот: «Афиняне изгнали пеласгов из Аттики — справедливо ли или несправедливо они поступили — этого я не знаю, и могу лишь передать, что рассказывают другие. Именно, Гекатей, сын Гегесандра, в своей истории утверждает, что афиняне поступили несправедливо. Они ведь отдали свою собственную землю у подошвы Гиметта для поселения пеласгам в награду за то, что те некогда возвели стену вокруг акрополя. Когда же афиняне увидели, что эта, прежде плохая и ничего не стоящая земля теперь прекрасно возделана, их охватила зависть и стремление вновь овладеть этой землёй.(…) Итак, изгнанные пеласги переселились в другие земли, и в том числе на Лемнос».

Пеласги, судя по всему, подверглись завоеванию и ассимиляции, а их гиперборейские верования оказались подвергнуты искажению. На первый план был выдвинут Зевс, «бог ясного неба». И, как представляется, речь идет не о высшем, духовно-райском Небе, но о небе, понимаемом как пространство нашей вселенной. Ведь таким, изначальным небом был Уран, предшествующий Кроносу-Времени. Следовательно, Зевс мог быть только вторым, земным небом. (Показательно, что «вседержитель» Зевс делит своё могущество с братьями – сам он повелевает небом, в то время как Аиду достаётся царство мёртвых, а Посейдону – море.) «Ясное небо» - это только дневное небо, то есть нечто ограниченное, не тотальное, сугубо космическое.

Для греческой традиции, вообще, характерен космоцентризм, выразившийся, в том числе, и в стремлении свести мир к одному из космических начал, элементов. Так, Фалес считал основой всего воду, Анаксимен – воздух, Гераклит – огонь. При этом греки видели космическую тьму, о которой наглядно свидетельствовало ночное небо. И сосредоточенность на Пространстве, Космосе в ущерб свергнутому Кроносу заставляло их подчеркивать базовое значение темных начал. И дело не только в хаосе, который трактуется, вообще, очень разнообразно. И даже не в Тартаре, который у Аристофана («Птицы») назван в числе четырех первопотенций. Речь идет и об Эребе (Мраке), и о Нюкте (Ночи). Само возникновение сущего рассматривалось греками как неуклонный переход от неупорядоченной тьмы к упорядоченному свету, а вершиной этого перехода им виделась деятельность Зевса, царствующего на Олимпе.

В этом были корни позднейшего европейского прогрессизма, требовавшего неуклонного движения вперед – с отрицанием прежних основ. Таким движением и стала ликвидация традиционного, «царского» строя (более или менее выражавшего гиперборейских архетип Кроноса) – с утверждением строя торговцев. В реальности это, конечно, был регресс, инволюция, разрушение. Имело место быть прельщение Пространством – его движение греки, а позже наследующие им европейцы, восприняли как движение восходящее. Оно же является движением нисходящим. А Кроноса, который мог бы открыть глаза на происходящее, рядом с ними не было - «эллины» свергли его. 

Законы Крона на Сатурналии.

Раздел первый. Законы общие.

Никому никаких, ни общественных, ни частных дел не делать в течение праздника, за исключением того, что имеет отношение к шутке, забаве и радости: только повара и пекари пусть работают. Пусть господствует для всех равенство – и для рабов и свободных, и для бедняков и богатых. Сердиться, раздражаться, грозить никому не дозволяется. Счета принимать от управителей – и того не дозволяется во время Кроновых празднеств. Никто пусть не проверяет в праздник и не записывает ни своих денег, ни одежд и пусть не занимается в Кроновы дни никакими гимнастическими упражнениями. Речей не слагать и не произносить, кроме забавных каких-нибудь и веселых, содержащих насмешку и шутку.

Раздел второй. Законы частные.

Задолго до праздника богатые пусть запишут на табличке имена всех своих друзей, каждого особо, и пусть имеют наготове денежки в количестве одной десятой годового дохода и одежду, какая окажется у них в излишке и погрубее, чем для себя приготовленная, и сосудов серебряных немалое количество. Все это должно быть под руками. В канун же праздника, во-первых, пусть вокруг дома будет обнесено какое-нибудь очистительное средство, а богатые пусть изгонят из своих жилищ мелочность, сребролюбие, корыстолюбие и все прочие подобные пороки, обычно живущие под их кровлей. Когда же чистым учинят жилище, пусть принесут жертвы Зевсу, подателю богатства, Гермесу дающему и Аполлону многодарящему. Затем под конец дня пусть прочтут упомянутую таблицу со списком друзей.

Распределив сами, каждому по достоинству, пусть богачи еще до захода солнца разошлют подарки своим друзьям. Посыльных не должно быть более трех-четырех из самых надежных слуг и уже не молодых. Надлежит все написать на записке, сколько чего посылается, чтобы у обеих сторон не могло возникнуть подозрений против рабов, доставляющих посылку. Сами же рабы могут выпить по одной чаше вина каждый и должны поспешно возвращаться обратно, ничего более не требуя. Людям ученым все нужно посылать в двойном количестве, ибо они достойны получить двойную долю. Словесные дополнения к дарам должны быть предельно краткими и сдержанными. Неприятного пусть никто ничего не присылает и отнюдь не расхваливает посылаемые подарки.

— Богач богачу ничего не должен посылать: равно воспрещается богачу в Кроновы дни угощать человека равного ему достатка.

— Из того, что приготовлено к рассылке, не оставлять для себя ничего. И раскаяния не должно возникать по поводу подарков.

— Если кто-нибудь в прошлом году, находясь в отъезде, остался обделенным, пусть получит свою прошлогоднюю долю вместе с нынешней.

— Пусть уплатят богачи долги за своих друзей-бедняков, а равно и плату домохозяину, если кто-нибудь, задолжавши, не имеет возможности внести платы сам. И вообще вменяется богатым в обязанность знать, в чем всего более нуждаются их друзья.

— И у получающих не должно быть недовольства своей долей; присланный подарок, каков бы он ни был, пусть кажется большим. Однако кувшин вина, заяц или жирная курица не могут быть признаны подарком на праздник Крона. И пусть не обращают в насмешку Кроновы приношения.

— Бедняк, если он человек ученый, пусть пошлет в ответ богатому: или книгу одного из древних писателей (только не сулящую ничего дурного, веселую, застольную), или собственное сочинение, какое сможет. Богач же должен этот подарок принять со светлым лицом, а принявши –  прочесть не медля. Если же какой-либо богач оттолкнет или выбросит подарок – пусть знает, что подлежит он грозному серпу Крона, хотя бы даже и послал друзьям что следовало. Прочие же бедняки пусть посылают: кто венок, кто немножко воскурений.

— Если же бедняк, через силу, пошлет богачу платье, серебра или золота, то посланное им подлежит отобранию в казну и продаже со внесением денег в сокровищницу Крона. Бедняк же должен получить от богача на следующий день не более двухсот пятидесяти ударов тростью по рукам.

Раздел третий. Законы застольные.

Мыться – когда тень на часах будет в шесть футов; перед купаньем – играть в кости на орехи. Возлежать каждому где придется; высокое положение, знатность и богатство не должны давать никаких преимуществ.

— Вино всем пить одно и то же. И пусть не отговаривается богатый болезнью желудка или головной болью, чтобы одному, на этом основании, пить лучшее вино.

— Мясо делить на всех поровну. Слугам угодливости ни к кому никакой не проявлять, но не замедляться перед одним и не пролетать мимо другого, когда им заблагорассудится, во время подачи того, что нужно. Равным образом, воспрещается перед одним класть огромный кусок, а перед другим – такой, что меньше и быть не может, или одному – окорок, другому – челюсть свиную; напротив, должно соблюдаться полное равенство.

— Виночерпий, как внимательный страж, пусть зорко следит за каждым гостем – всего менее за хозяином – и еще внимательней прислушивается.

— Чаши для вина одинаковые.

— Разрешается предлагать здравицы, если кто-нибудь пожелает.

— Пусть все пьют за всех, если пожелают, а первым пусть пьет за других сам богач.

— Не принуждать пить того, кто не сможет.

— На попойку не разрешается никому приводить ни танцовщиков, ни кифаристов настоящих. Можно привести только что начавшего учиться, если кто пожелает.

— В остротах да будет мерой их безобидность для всех.

— Ко всему этому играть в кости на орехи. Если кто-нибудь станет играть на деньги, пусть на следующий день ему не дают есть. Оставаться или уходить каждому разрешается сколько хочется, когда вздумается.

— Когда же рабов начнет богач угощать, пусть прислуживают друзья его вместе с ним.

— Законы эти каждому из богатых людей записать на медную доску, выставить их на самой середине двора и перечитывать постоянно. Надлежит помнить, что до тех пор, пока будет стоять эта доска, ни голод, ни мор, ни пожар, ни другое какое-нибудь несчастье не войдут в жилище богача. Но если когда-нибудь — да не случится этого — доска будет уничтожена, тогда пусть богачи попробуют отвратить то, что им придется испытать.

**

Возвращаясь в Месопотамию....

Нингирсу (шумер. «Хозяин Гирсу») — бог в шумерской мифологии. Один из самых интересных и противоречивых персонажей пантеона. Один из божеств, входящих в круг богов государства Лагаш; сын Энлиля; супруг Бау (Баба) (священный брак между Нингирсу и Бабой упоминается в текстах Гудеи), брат Нанше и Нисаба, также входящих в лагашский круг богов. Считается что Нингирсу идентичен с Нинуртой. Нингирсу называют «верховным пахарем Энлиля», «владыкой земледелия», который следит за порядком на полях и каналах. Наиболее подробные сведения о Нингирсу содержатся в гимнах правителя Гудеа (XXII в. до н. э.) о храмовых постройках в Лагаше, где у Нингирсу появляется титул «жрец — очиститель Ану». Храм Нингирсу в Лагаше — Энинну («храм пятидесяти»). Нингирсу сравнивается с богом-судьей Иштараном (Сатараном), как божество, устанавливающее справедливость. Иштаран – покровитель правосудия и дипломатии.

Нингирсу-Нинурта «коронует» царя. VIII век. Британский музей

Эмблема и символический зверь Нингирсу — львиноголовый орел Анзуд. Как и Нинурта, Нингирсу владеет оружием богов шаруром. В гимне Гудеа говорится о победах Нингирсу над шестиголовой овцой, семиголовым львом, «добрым драконом», «львом, ужасом богов» и др. Старовавилонская версия мифа о птице Анзу (Анзуд) называет Нингирсу победителем птицы, в то время как в более поздних текстах им назван Нинурта.

Нинурта (Nin Ur). Нинурта— один из древнейших месопотамских богов; его имя присутствует в списках богов из Фары . Сын Энлиля, героический бог, на счету которого несколько мифологических побед в том числе над злым демоном Асагом и птицей Анзу. Нинурта— военное божество и вместе с тем это бог растительности, плодородия и земледелия. По своему характеру он близок Нингирсу. Его женой считалась богиня-целительница Гула или богиня Бау (Баба), жена Нингирсу. Почитался в Ниппуре, Лагаше, Кальху и других городах

Месопотамии. В Кальху Ашшур-нацир-апал II (883-859) посвятил ему особый храм, находившийся рядом с зиккуратом. Эпитетом героя было словосочетание «Земледелец Энлиля», то есть богочеловек, который наставляет своих сыновей, учит их разнообразной хозяйственной деятельности («Заповеди Нинурта»). Черты Нинурта как бога растительности являются, пожалуй, наиболее древними в кругу деятельности этого божества. Исполняя функции бога войны, Нинурта сражается в первую очередь с горными народами; гнев бога-героя в отличие от Ану и от Энлиля никогда не направлен на города Вавилонии. Согласно шумерских преданий, Нинурта также отлично владеет оружием богов шаруром. Имя Нинурта в переводе означает «Владыка земли».

Астральная история Нинурты сложна и многообразна; ряд посвященных ему эпитетов имеют астральный характер, он связан с двумя планетами – Сатурном и Меркурием и несколькими звездами, в том числе – с Сириусом и Антаресом.

Это изображение идентифицировано как Нинурта-Нингирсу - фрагмент стелы (Stele of the Vultures - Стела коршунов); раннединастический период, около 2450 г. до н.э. ; Лувр, Париж :

Стела коршунов (Стела царя Эанатума) — условное название победной стелы из известняка с рельефными изображениями в несколько ярусов и надписью. Является одним из древнейших произведений шумеров. Воздвигнута при Эаннатуме в XXV в. до н. э. после разгрома им Зузу — царя Описа, и Уша — правителя г. Уммы. Стела получила своё название от одной из сцен, которая изображает головы и конечности вражеских солдат, уносимые голодными коршунами.

О подвигах Нинурта рассказывают две шумеро-аккадские билингвы: «Созданный по подобию Ану и» «Владыка, чей блеск ужасен». К этому же жанру относятся фрагментарные тексты о победе Нинурта над рядом мифических существ, из которых особое значение имеют мифы о победе героя над семиголовой гидрой и над злым демоном Асагом, олицетворяющим жителей горных стран, угрожающих Шумеру. Все свои подвиги Нинурта совершает с помощью ME (особый субстрат высшей мудрости и божественной власти и знаний), данных ему богами Энлилем и Энки. Эти ME хочет отнять у него Асаг, желающий власти над Шумером.  

По шумерскому мифу о птице Анзуд (или аккадскому сказанию об Анзу), Нинурта отнимает у нее таблицы судеб. По старовавилонской версии мифа, это делает бог Нингирсу.

Анзу (шум. anzud; возможно, из семит. 'nz «орел») – у шумеров божественная птица с головой льва и когтями орла, решающая судьбы людей; покровительница правителей Урука и Лагаша. У вавилонян и ассирийцев - одно из демонических существ, похитительница предопределений у Эллиля.

Изображение борьбы Анзу и Нинурты; дворцовый рельеф, Ниневия; (полноформативная развертка Овена Генри Лейрда «Памятники Ниневии» 19/83, Лондон, Дж. Мюррей, 1853 ) :

Нинурта и Нингирсу идентифицируются друг с другом уже к старовавилонскому периоду шумеро-аккадской религии; они имеют одинаковую генеалогию и оба являются богами растительности и плодородия, а также военных действий. Супругой Нинурта считается богиня-целительница Гула, в то время как богиня Бау обычно представляется супругой Нингирсу.

Празднование «праздника Бау» при правлении Гудеа (правитель (энси) шумерского города-государства Лагаш , XXII в.), когда приносились жертвы Нингирсу и брачные дары для Нингирсу и Бау, было очень схоже с римскими сатурналиями (вернее римские сатурналии схожи с праздником Бау). После поминовения жертв своего бога Гудеа проводит семидневный праздник равенства всех граждан Лагаша, в течение которого в город возвращаются все нечистые, а рабы на время делаются равны своим хозяевам.

Когда к царю своему в храм он вошел — Семь дней

Рабыня госпоже своей равна была, Раб с хозяином своим прохаживался.

В его городе нечистый на окраину спать отправлялся, Злому языку слова он изменил,

Вражду туда, откуда пришла, вернул он, Истине Нанше и Нингирсу

Оказал почтенье:

Неимущего имущему не выдавал, Сироту власть имеющему не выдавал, В доме, где нет живых сыновей,

Дочь барана в жертву приносила.

Это исключительно важное свидетельство того, что на осеннем празднике нечистые не удаляются за пределы города, а ложатся спать в его пределах, люди разных статусов чувствуют себя на равных друг с другом, а имущий не имеет прав над неимущим. У злоязычного при этом меняются слова (вероятно, на противоположные, добрые), а вражда полностью изгоняется из пределов города. Данные строки всегда воспринимались по аналогии с сатурналиями.

Хозяином второго месяца нинпурского календаря месяца закономерно является Нинурта-Нингирсу,носящий в литературных текстах почетный титул engar-En-lil-la или «начальник земледельцев Энлиля», а в Астролябии ur-sag ensi-gal-En-lil-la «герой, энсигаль Энлиля». Последние эпитеты Нинурты исключительно важны. Во-первых, в Астролябии он назван ur-sag «герой, витязь»; это очень древний титул, впервые зафиксированный в старошумерских надписях из Лагаша. «Героем» Нинурта вначале назван по случаю победы над Уммой (город-государство в южной части Древней Месопотамии), затем это звание становится его постоянным эпитетом.Таким образом, титулы Нингирсу в Астролябии восходят к текстам III тыс. и характеризуют его одновременно и в роли воина, и в должности смотрителя за хозяйством своего отца (сельскохозяйственный аспект).

Есть несколько текстовых свидетельств в пользу того, что Нинурта воюет и против своего отца Энлиля. Например, в одном позднем тексте он назван как «воздающий должное (= мстящий) отцу своему родителю». В другом сообщается о том, что Нинурта «глаза Энлилей вырвал и на всеобщее обозрение выставил». Здесь Энлилями названы, вероятно, все старые боги Шумера...

В шумерском эпосе о битве Нинурты и Асага рассказывается о битве юноши-царя со злым владыкой гор, запирающим воды. Половодье,

не достигая земли, возвращается назад в горы, где воды замерзают и превращаются в лед (?). Вследствие этого на земле нет никакой растительной жизни. Убив и расчленив своего противника, Нинурта сперва сбрасывает воды в Тигр, создавая потоп, а затем выкладывает из тел воинов Асага плотину, направляющую воды на поля. Эту плотину он называет Хурсаг, после чего в мире начинается новая жизнь (как образ слиянности Земли и Неба и сравнение с ней): появляется ирригация, создается плуг, земли наполняются изобилием, основываются первые государства.  На протяжении всего текста Нинурта описывается как хозяин половодья:«Могучий, ураган, разрушающий враждебную страну, волна, затопляющая (ее) урожай». В Цилиндре А лагашского правителя Гудеа дело обстоит точно так же: здесь Нингирсу назван «Царь, потоп Энлиля, чей гневный взгляд горы не выносят» ,«Владыка, яростные воды возвращающий» , а его сердце – «выходящая вода» .

Божественный плуг часто атрибут Нинурты (Нингирсу). Как религиозный символ плуг известен с раннединастического периода. На печатях III тыс. до н. э. он изображался как атрибут «божества в лодке», как атрибут богини или божества, в сценах религиозных процессий, в сценах пахоты и т. д.. С каким именно божеством связано созвездие Плуг, неизвестно. На кудурру плуг отождествляется с богом Нингирсу, в списке богов – с Нинуртой, однако неясно, имеют ли эти отождествления астральное значение.

Плуг Нинурты на кудурру Мелишипака

Государя великого Энлиля сын, Нинурта,

Дитя могучее Экура,

Нинурта, пресветлый землепашец небесный,

Управитель Утеса могучего,

Отца-родителя своего слава, сколь хвала тебе величава!

Это — песнь шир-суд Нинурты.

В Астролябии говорится об  Ишуме, открывающем ворота – скорее всего, это ворота Подземного мира, а шумерское имя Ишума служило в позднее время названием для планеты Сатурн, отождествлявшейся в античности с мрачным стариком. Ишум (возможно, связано с ишату(м), «огонь»), в аккадской мифологии (в старовавилонской традиции) брат солнечного бога Шамаша (Уту), советчик и посол бога подземного мира Нергала а также его альтер эго, бога чумы и войны Эрры; кроме того, посол богов вообще. Настроен благожелательно по отношению к людям, старается смягчить ярость Эрры. В подземном мире – проситель за умерших перед Нергалом. Охраняет людей, особенно больных, в ночи.

**

Обратно к Сатурну...


МЕЛАНХОЛИЯ САТУРНА

В своих трудах великий философ и врач Пифагор Самосский (570-500 г. до н.э.) при приступах печали или гнева рекомендовал уйти от людей и, оставшись одному, «переварить» это чувство, добившись успокоения души. Также он был первым в истории приверженцем музыкотерапии, рекомендуя в часы уныния слушать музыку, в частности гимны Гесиода.

Демокрит  рекомендовал в моменты грусти созерцать мир и анализировать собственную жизнь. Это позволяет избавиться от страстей, ибо, как он полагал, именно от них и идут все беды.

Цицерон писал: «страх и скорбь возникают от мыслей о зле. Именно страх есть мысль о великом зле предстоящем, а тоска – о великом зле уже наличном и к тому же свежем, от которого естественно встает такая тоска, что мучающемуся кажется, что он мучается поделом. Эти то волнения, словно некие фурий напускает на нашу жизнь неразумие человеческое». Он подчеркивает, что «всякое умственное расстройство есть бедствие, скорбь же или печаль подобно настоящей пытке». Если страх вызывает подавленность, то скорбь кроет в себе «изнурение, маразм, мучение, сокрушение, искажение и, наконец, разрушение, разгрызение, уничтожение, уничтожение совсем ума». Он приводит мнение греческого философа Хризиппиуса, называвшем меланхолию как бы «растлением самого человека». Цицерон упоминает, что в его время уже многие авторы писали о меланхолии, в том числе Гомер, говоривший, что в меланхолии часто ищут уединения. О лечении этого состояния он пишет, что «тело поддается лечению, для души лекарств не имеется».

Испанское слово «saturnine» и английское «saturnine» означает "сатурнический" или "меланхолический" (ссылки на учение античности и Средневековья о четырёх темпераментах).

Итак, истоки понятия «меланхолия» восходят к древнегреческим трактатам по медицине: концепция четырёх гуморов Гиппократа подразумевала своеобразное «сезонное» распределение факторов здоровья в человеке посредством «активных соков» в нашем теле. Так, выделялись собственно кровь (греч. αἷμα, «гема»), лимфа, или мокрота  (греч.  φλέγμα, «флегма»),  <жёлтая>  желчь  (греч. χολή, «холе») и чёрная желчь – (греч. μέλαινα χολή, «мелэна холе»). Именно последняя отвечала за стрессовые состояния организма, делала человека «грустным и боязливым». В изложении Гиппократа «меланхолики боятся света и избегают людей, они полны  всевозможных опасностей, жалуются на боли в животе, словно их колют тысячами иголок». Эти четыре сока, или гумора, прекрасно укладывались в характерную для тогдашнего античного мышления математическую модель,  то есть по осям четырёх координат (или, если угодно, времён года).

Понимание мироустройства сообразно стихиям огня, земли, воды и воздуха увязывало состояние организма с распределением сухости и влажности, теплоты и холода. Их сочетание было способно объяснить решительно любой диагноз, что впоследствии стало основой и арабской медицины. Болезненное давление «чёрной желчи» было вызвано доминированием «сухого холода» или «холодной сухости». Впрочем, выход за рамки «гармонического равновесия» любого другого гумора аналогичным образом влекло за собой некий недуг либо же психические импульсы, определяющие темперамент, о чём гласит (псевдо-)аристотелевский пассаж о четырёх темпераментах в Problemata XIV. Увязывал болезни с соками и медик Гален. В его дни античный рационализм был преизрядным образом разбавлен восточной астрологией. Даже лекари Египта - александрийские наследники лучшей медицины древнего мира – учитывали положение небесных светил в обязательном порядке.

Это учение традиционно возводят к халдеям, точнее, к вавилонскому естествознанию в целом: именно там управители планет черпали свою  образность непосредственно от богов, чего не знала классическая Греция. Именно из Вавилона происходит первая известная нам астрологическая натальная карта (датирована 410 г.  до н. э.). Вавилонские медики лечили конкретный недуг сообразно расположению светил в конкретное время суток и конкретными инструментами, использование которых было  продиктовано этими соотношениями. И, безусловно, в случае любой болезни первым делом составлялся гороскоп. Вавилоняне издавна выделяли семь планет, управляемых планетарными божествами, – важно, впрочем, отметить, что каждой планете соответствовало сразу несколько божественных покровителей. Каждый такой демон-покровитель проявлялся также в соответственных металлах, минералах и органах живого организма. Так, например, управитель планеты Сатурн был связан со свинцом и проявлялся в категориях старости, тления, завершения, замыкания, но одновременно и мудрости, полноты, погружённости. Это особенно подчеркнуто будет изображаться в позднесредневековых работах, где Сатурн – не просто старик, но и калека...

В Вавилоне как уже упоминалось, управителем планеты которая теперь всем известна как Сатурн, – был Нинурта, воинственное звёздное божество, крылатый и с серповидным мечом. Аккадский порядок планет в вавилонское время был изменён в позициях как раз Сатурна и Меркурия. 

Последнему когда-то соответствовали атрибуты мудрости и познания, и покровителем этой планеты изначально значился Набу. Впоследствии возникла «рокировка», и Нинурта стал связываться с Меркурием, а на Сатурн перешла символика наук и ремесел (имеются ввиду планеты, которые мы сейчас знаем как Меркурий и Сатурн).

В эпоху эллинизма активно проявленный в классической греческой культуре материализм был сильнейшим образом разбавлен восточной мистикой и астрологическими суевериями. Александрийские кружки породили удивительнейшие синкретические системы, и «Герметический корпус» самым непосредственным образом апеллирует к планетарным покровителям, зодиакальным деканам (наследие Египта) и космическим «циркумтерральным» сферам, а гностические веяния рубежа эр лишь «подлили масла в огонь».

Что же до меланхолии, то уже у Платона мы читаем рассуждение о благой форме безумия в виде «божественного исступления»:

Кто же без неистовства, посланного Музами, подходит к порогу творчества в уверенности, что он благодаря одному лишь искусству станет изрядным поэтом, тот ещё далек от совершенства: творения здравомыслящих затмятся творениями неистовых. Вот сколько – и ещё больше – могу я привести примеров прекрасного действия неистовства, даруемого богами. Так что не стоит его бояться, и пусть нас не тревожит и не запугивает никакая речь, утверждающая, будто следует предпочитать рассудительного друга тому, кто охвачен порывом.

Аристотель подмечал особую одаренность людей, осененных этим состоянием – все они были περιττοι («выдающиеся», но одновременно «пребывающие вне меры»). Недаром считалось, что при склонности к меланхолии, а также ипохондрии или асцидии как её проявлениях, следует активно заниматься философией либо поэзией. Сюда же отнесем и памятную цитату (Псевдо-)Аристотеля (Problemata XXX 1): 

Отчего все те, кто прославился в областях философии или управления государством, равно же в поэтическом или каком ином искусстве, – самым явственным образом подвержены меланхолии? Иные до такой степени, что страдают разлитием чёрной желчи, как, например, Геракл среди героев. Ведь и его натура была меланхоличной, благодаря чему эпилептические припадки древние именовали «священной болезнью» [или в честь него – Геракловой]. <...> И многие другие герои, как известно, страдали той же болезнью, а в новейшее время также Эмпедокл, Платон и Сократ и многие другие прославленные мужи, равно как и большинство среди поэтов...

На средневековом Западе идеи о «божественном неистовстве» практически сошли на нет. В то же время Хильдегарда из Бингена поддерживала тезис Августина о том, что «меланхолия отражает состояние не благодати, но немилости – конечной цели страдания». Для неё меланхолия была не столько умственным заболеванием, сколько Божьей карой за первородный грех.

Таким образом, неудивительно, что меланхолия стала ассоциироваться не просто с ежедневным страданием, но с изначальным грехом. Иоанн Златоуст (347–407) всё ещё соотносил её с божественным испытанием, «которое можно было выдержать и даже осознать только после глубокого самоанализа и молитвы». В общем же для христианских мыслителей это было великое бедствие: безумие, приводящее к гибели; но одновременно и промысл свыше: персональный «Страшный Суд» индивида, который было необходимо смиренно сносить.

Для средневековых лекарей, разделявших гуморальную теорию античности, дисбаланс тепла и влаги вызывал у человека соответственный душевный недуг. Тем замечательней читать об одержимости «Дамой Меленконией» у мэйстера Алена Шартье в его поэме «Fais Maistre» (1480), где восхитительным образом соединились привычная средневековая гуморальная концепция и античный релятивизм. В первой главе своей поэмы он пишет:

И вот, в этом положении, увидел я, как приближается ко мне старуха – весьма неопрятная в одеждах, <...> высокая, сухая и сморщенная, с бледным, свинцовым, землистым цветом лица, с подавленным взглядом, сбивчивой речью и впалыми губами. Голова её была укрыта землистым и пыльным платком, а тело укутано в мантию. Приблизившись в полнейшей тишине, она внезапно схватила меня на руки и укутала всего с головы до ног в свой покров злосчастья. <...> Вот так, бесчувственного, повлекла она меня в дом Немощи и влила меж челюстей моих Недуг и Беспокойство. <...> старуха эта звалась Меланхолией. Она путает мысли, иссушает тело,  отравляет телесные соки, ослабляет восприятие и влечёт человека к болезни и смерти. Согласно Аристотелю, она способна ныне, как и прежде, смутить самые возвышенные умы <...>. Но вот, после величайшей слабости, долгого поста, резких болей и помутнения разума, причинённых тяжёлыми ладонями Дамы Меланхолии, я ощутил, как распахнулся в моей голове некий орган – в той её срединной области, которая отвечает за воображение (что иные зовут «фантазия»), – ощутил, как он зашевелился и потёк.

Вот когда самое время вернуться к Сатурну-Хроносу. Его метаморфоза куда нагляднее и объяснимей.

Изначально мы имеем образ земледельческого бога-покровителя смены циклов и сбора урожая, содержащий в себе отсылку к Золотому Веку (этимологически др.-греч. Κρόνος происходит от *Kranao = «отсекать, пожинать»).

Сатурн - покровитель земледелия (Hendrik Goltzius. 1596)

Этрусский Сатурн – не Крон / Хронос, но тоже древний Жнец.

Объединили их уже в дни римской культурной экспансии, и Сатурна начали воспринимать как символ неумолимого времени. То время, когда Крон являлся «владыкою неба», было золотым веком мифологической  истории.

Эллинистический философ Плотин высоко ставил бога Сатурна – так же, как Аристотель – меланхолический темперамент. По мнению Плотина, Сатурн, будучи старше всех богов, стоит ближе к  первоначальному   источнику жизни, чем рождённые от него Юпитер и прочие боги. Этот древний бог воплощает высший интеллект, ибо  он создал всё то, чем овладели и что только поняли другие.

«Кронос, говорится, мудрейший из богов, произошел прежде Зевса и пожрал своих детей; тут под Кроносом следует разуметь Ум, который все рожденные идеи в себе же содержит и полон ими».

Вот почему с эллинистического времени влиянию Сатурна свойственен диалектизм: с одной стороны, за ним утверждены приземлённость, тяжеловесность, тревожность, беспокойство, травматичность, мрачность. Но, с другой стороны, имелось и важное уточнение: именно меланхолический гумор обеспечивал подготовленному человеку основательность, целеустремлённость, глубину мысли, озарение свыше, готовность на авантюру, гениальность. Именно это воздействие Сатурна вело к катарсису – божественному очищению... Сразу следует прокомментировать, почему в следующую тысячу лет это уточнение было упущено из виду. Начиная с Аристотеля и тем более в трудах Александрийской школы речь шла о человеческой индивидуальности. Вот в каком контексте сказано о «подготовленности».

И если уж Небо наделило тебя темпераментом меланхолика, – значит, самой Судьбой тебе уготован путь философа, художника, поэта, изобретателя (в противном случае тоска неминуема). И в этом же ключе поощрялся авантюризм – характерная черта эллинистической психологии. Равно как и ренессансной...

Учёные мужи Александрии дополнили и увязали астральную символику с анатомическим и географическим магнетизмом, описали взаимодействие гиппократовых гуморов сообразно свойствам их планетарных покровителей. На их наследие указывает Генрих Корнелий Агриппа в своём «энциклопедическом конспекте»: «Признаки предметов Сатурна наделяются грустью и меланхолией <...>. Нравы и занятия людей распределяются и делятся согласно планетам; так, Сатурн управляет старцами и монахами, меланхолиями, спутанными сокровищами и тем, что приобретается благодаря долгим поездкам».

Что же до традиционного христианского богословия, то, пожалуй, ярче всего средневековое отношение к меланхоликам демонстрирует Арнольд из Виллановы в своём «Салернском кодексе здоровья» :

Только про чёрную желчь мы ещё ничего не сказали; Странных людей порождает она, молчаливых и мрачных. Бодрствуют вечно в трудах и не предан их разум дремоте; Твёрды в намереньях, но лишь опасностей ждут отовсюду, Жадны, печальны, их зависть грызёт, своего не упустят, Робки, не чужд им обман, а лицо их землистого цвета.

Хотя образ восседающего правителя со множеством инструментов и земной  сферой в руках тоже понемногу закреплялся в ассоциативном опыте европейцев.

Уже на исходе средних веков поэты и художники обыгрывали античное наследие: образы, мифы, аллегории Аполлодора и Овидия (и не только их), хоть и делали они это весьма специфически: эвгемеризм сочетался с куртуазной образностью, что порождало замечательные «химеры». В качестве примера можно привести иллюстрации французского художника середины XV в. Антуана Роллана к античной мифологии в изложении Боккаччо («Генеалогии богов») и к популярному при бургундском дворе сочинению доктора Эврара де Конти «Шахматы любви».

Нужно отметить, что Робинэ Тестар, проиллюстрировавший «Шахматы Любви» на рубеже XV–XVI столетий, подошёл к отображению мифа о Сатурне более натуралистично. Поэма повествует нам о герое, который ищет свою дорогу в жизни. Природа указывает ему два возможных пути. Первый основан на Чувствах, второй – на Разуме. Природа советует ему выбрать путь Разума. Он отправляется в дорогу и по пути встречается с античными богами: Венерой, Палладой, Юноной и Меркурием. Каждая богиня предлагает ему свой путь. Венера – путь чувственных наслаждений, ведущий к удовольствию. Паллада призывает последовать пути разума, предлагает ему 35 правил, которые нужно соблюсти. Путь Юноны – деятельность, ведущая к благополучию. Окончание поэмы не сохранилось.

Отсюда же и традиция «планетарных детей». В частности, «детям Сатурна» постулировалась связь с геодезией и геомантией, картографией и мореплаванием, астрономией и геометрией, – и всё это уже в рукописях XIII–XIV веков. Однако эти ассоциации из «Пикатрикса» и арабских трактатов по медицине и астрософии пока что не могли закрепиться в европейском сознании. Типичный средневековый Сатурн – правитель с Драконом Времени и ребёнком в руках.

Практически одновременно мир увидел рыцарский роман «Собрание повествований о Трое» другого француза – Рауля Лефевра. События здесь идут от «Золотого века Сатурна». Ожидалось галантное произведение о подвигах античных героев. Разумеется, при таком подходе и речи не могло быть ни о каком поедании младенцев, и тем более – ни о каком оскоплении! И вот Лефевр сперва по стопам Эвгемера очеловечил большую часть персонажей, включая богов и чудищ, а затем начал активно использовать аллегории. Именно у него все европейские традиции о Сатурне трансфигурировали в единое целое. У Лефервра мы ясно видим модель впадающего в меланхолию свергнутого правителя (активно задействованную драматургами конца XVI века). Этот Сатурн вечно хандрит, и каждый его следующий шаг хуже предыдущего... И вот теперь в восприятии бургундской аристократии Сатурн – не кровожадное чудище, но король-неудачник, ослеплённый амбициями и пойманный на клятвах..

В пятнадцатом веке «сатурнианский недуг» всё ещё сохраняет  околонегативный аспект античной медицины: «зловещее безумие волею Всесвышнего» – вот примерная его формулировка в двух словах при анализе поэзии Боккаччо, Рэмбо, Божардо, Шартье и короля Рене Анжуйского. Итальянцы же тех дней изображают его чаще всего в контексте петраркианского сюжета «Триумф Времени».

Здесь это старец, что возвышается на колеснице; его атрибуты – коса и песочные часы, нередко, впрочем, и упомянутый выше дракон Времени. Наличие ребёнка в руке опционально и часто символизирует собой всего лишь юный Новый год. «Времена Года» на гравюрах того времени тоже как правило подразумевали планетарные аллегории.

Безусловно, речь уже идёт о знаменитой ренессансной живописи с её любовью к античным образам и сюжетам. Эти моменты анализировал в своё время Аби Варбург, чьи тезисы расширил и дополнил Фриц Заксль.  И здесь важно осознание того, что итальянское Возрождение никоим образом не «возрождало» античные идеи в их рафинированном рационализме. Не менее важен и акцент Варбурга на «варварском Ориенте» (арабский мир,  Индия)  с  его  мистицизмом  и астрологичностью, который ощущается в европейской образности уже с начала XIV в., а стало быть, отразился в более позднем искусстве мощнее, нежели эллинистические концепции. Как акцентированно указывают авторы исследования «Сатурн и Меланхолия», по рукам европейцев XV–XVI веков активно ходили сонники, гороскопы  и «колдовские» компендиумы, вроде «Пикатрикса», где немало внимания уделялось символике небесных покровителей. Химерические идентификации допускали уже арабы, причудливо смешивая эллинистическую, персидскую и халдейскую традиции. Вот так и получилось, что вавилонский сатурнианский Нинурта, звёздный воитель с напоминающим кхопеш клинком, чьё покровительство плодородию стало ассоциироваться у эллинов с Кроном, повлиял на образ чернокожего правителя, у которого в руке то коса, то мотыга (ср. иконографию «Книги Чудес», космографического компендиума Абу-Машара, или турецкого Сатурна-«аль-Зукхаля»).

При этом восточные рукописи любили акцентировать и даже смаковать аспекты. В частности, аспектами Сатурна были земляные работы, рудное дело, отшельничество, книжность и пенитициарные меры, что впоследствии перекочевало и в европейскую иконографию.

Благодаря преподобному доктору Марсилио Фичино Европа заново открыла для себя  неоплатоников и «Корпус Гермеса Трижды-величайшего» в придачу. Средневековый «негатив» вокруг образа Сатурна сменился рассудочной мечтательной тоской «от Фичино», который, переводя платоновский и плотиновский корпус, открыл глаза тогдашней  интеллигенции на давние античные формы и формулировки. Теперь меланхолический темперамент, ранее вызывавший лишь страх и презрение, был окружён ореолом гениальности. То, что считалось несчастьем, стало хотя и опасным, но завидным даром. Не отрицая недостатков меланхолического темперамента, итальянские гуманисты вместе с тем утверждали, что именно его обладатели создали высшие ценности, порождённые человеческим разумом». Многие теперь уже попросту стали подражать меланхоликам.

Подобное разделение средневековой и ренессансной ментальности уже довольно устарело. Но характерная фичиновская мода на меланхолию действительно выступает характерным штрихом именно гуманистического сознания. Здесь есть и личностный аспект: ведь будучи доктором и астрологом, Фичино явственно увидел собственную «печать меланхолии» – как в своей натальной карте (Сатурн в Водолее), так и наблюдая за своим поведением. В переписке с друзьями он указывал, что за негативными потенциями Сатурна и меланхолии скрываются немалые дары – и чтобы не пострадать самому, он обязан их сформулировать.

Новизна релятивизма в оценке влияния Сатурна и меланхолии восходит к идеям Джованни Пико делла Мирандола: его Человек – шедевр Господа; он всемогущ, но, пребывая в мире материи, зависим от неё и от внешних воздействий. Однако самодисциплина позволяет человеку вознестись над всеми искусами и все амбивалентные энергии направить на самосовершенствование . И вот уже Агриппа из Неттесгейма пишет о том, что воздействие покровителей звёзд, планет и зодиакальных деканов – именно что амбивалентно! И что именно человеку надлежит избрать, какому именно влиянию поддаться – благому или негативному. Так же и Сатурн несёт нам как дары, так и плату за них. Меланхолия – один из таких даров. Для Агриппы меланхолия распределена по трём сферам мироздания: melencholia imaginative, melencholia rationalis и melencholia mentalis. «Поскольку, освобождённая “humor melancholicus”,  душа  полностью  сконцентрирована  в воображении, она незамедлительно становится обиталищем для низших духов, от которых часто получает удивительное  руководство в физических ремёслах... Когда душа всецело сконцентрирована на разуме, она становится домом срединных духов; таким образом, она достигает знания и понимания природных и человеческих вещей... Но когда душа полностью взмывает к интеллекту, она становится домом высших духов, от которых она научается тайнам божественных дел».

Последователи практик Марсилио Фичино избегали «негативных воздействий Сатурна» всеми силами, в то время как читавшие Агриппу стремились уподобиться представителю «царства Сатурна». Согласно Агриппе, безумие меланхолии было источником вдохновенного творческого достижения, и верующий и дисциплинированный ученик мог перейти к своему высочайшему уровню. Йейтс предполагает, что именно познакомившись с такой идеей, взлелеянной от Плотина до Пико через труд Агриппы, Альбрехт Дюрер вознамерился создать «MELENCOLIA-I» – своеобразный талисман-гравюру для императора Максимилиана. Максимилиан I, панически боялся зловещего влияния планеты Сатурн. Поэтому на голове у женщины венок из лютиков и водяного кресса – как средство против опасного влияния Сатурна.

На картине помимо этого хватает прочих смыслов. На полу лежит спящая собака; в центре картины находится ребёнок, тоже крылатый, чья символика до конца не выяснена. Кроме того, символика картины спорна во многих аспектах: и в иконографическом, и в психологическом; например, помимо разнообразных аллегорий, таких как колокола, песочные часы и весы, на гравюре изображены различные инструменты, которые соответствуют занятиям, находящимся под покровительством Сатурна. Шприц от медицинской клизмы, венок из промокших листьев, который был надет на голову женщины, а также магический квадрат, символизируют средства, которыми человек пытался бороться с творческой меланхолией в те дни.

В том же 1514 году Дюрером были созданы «Рыцарь, смерть и Дьявол» и «Святой Иероним в келье». Последний, что характерно, имеет немало атрибутов именно Сатурна, что было частым нюансом тогдашних сюжетов о св. Иерониме. Здесь же стóит упомянуть и своеобразного художественного вдохновителя Дюрера – Джулио Кампаньолу с его «Сатурном» (1495 ?) и   «Астрологом» (1509).

Видимо, именно с его подачи восседающий грустно-задумчивый Сатурн набирает растущую популярность, возникая то в облике всё того же Иеронима, то в виде Мирового Геометра, как на полотне «Меланхолия в саду жизни» (1558) Маттиуса Герунга.

Львиная доля последующих «Меланхолий» в европейском искусстве так или иначе равнялась на Дюрера (гравюры Ганса Зебальта Бехама и Маартена де Вооза, Чезаре Рипа и Джованни Кастильоне и т.д). Впрочем, упомянутый Герунг может похвастаться определённой самобытностью. Он добавил масштабные энциклопедические зарисовки всего связанного с «сатурнианством» и меланхолическими проявлениями, причём одновременно не столько переосмысляя Дюрера, сколько будто бы дополняя его. Его «Меланхолии» (1528 и 1532 гг.) запечатлели демоническую – ведьмовскую – ипостась женщины, что задумчиво восседает посреди своеобразного «садика мироздания», которому, как видно, «осталось уже недолго».

Тот факт, что сам Дюрер боролся с глубокой  меланхолией, ясно свидетельствует из замечания, сделанного его младшим современником Меланхтоном, который говорил о "наследственной меланхолии Дюреров" (melancholia generosissima Duereri). В результате оба Дюрера называли меланхолию истинным призванием художника.

Это значит, что "...лишь мы одни имеем право обнаружить черты Дюрера в лице старика-Сатурна, который пристально глядит на нас."

Депрессивные черты проступают даже в таких чистых художественных произведениях, как картины Франсиско де Гойя. Гойя был художником-гением, который помимо переживания состояний крайней эйфории, по прошествии времени снова погружался в глубочайшее уныние и предавался чёрному настроению, которое невозможно было объяснить одними лишь внешними переменами в его судьбе.

Это можно заметить на одном из ранних его рисунков под названием «Чита» (Cita), и на рисунке женщины, стоящей перед зеркалом, написанном тушью в круге.

Меланхолия Гойи заметно проступает в цикле набросков «Капричос». На основе рентгеновской экспертизы, было установлено, что рисунки первоначально были менее чёрные, но впоследствии Гойя ещё раз рисовал на них поверх старого слоя.

Поскольку меланхолия была одновременно и в центре, и на вершине интеллектуальной жизни, то действительно заслуживать звания меланхолии могло лишь пассивное созерцание – более не скованное воображением или даже логикой. Естественно, что с конца XV в. многие отдавались под покровительство «отца меланхолии» Сатурна, одновременно стараясь обезопасить себя от её вредного действия ношением специальных амулетов- талисманов.Талисманами в концепции Фичино могли выступать и медальоны, и живописные полотна, и гравюры, и даже фрески (что хорошо продемонстрировала Феррарская школа).

Характерна для того времени и дискуссия вокруг «Проблемы ХХХ» (из Problemata Physica Псевдо-Аристотеля [Aristotle 1927], в котором подчас видят Парацельса). Авторы «Сатурна и Меланхолии» оценили псевдо-аристотелевские тексты так: «Божественное исступление стало расцениваться как чувствительность души, а духовное величие  человека  было  измерено  его  способностью  к переживанию и, прежде всего, к страданию».

Британский маньеризм рубежа шестнадцатого и семнадцатого веков был глубоко аллегоричен. Образы каббалистической магии, алхимии и астрологии непрестанно фигурируют на полотнах этой эпохи. В равной степени елизаветинцы явно наслаждались меланхолией. Немало британской аристократии конца XVI в. изображались в «цветах Сатурна» и в «позе меланхолии».

Эстетика диктовала оперирование прекрасными, гармоничными фигурами, вписанными в многочисленные коннотации смерти-возрождения. Весьма примечательна маньеристическая гравюра-аллегория memento mori Рафаеля Заделера «Nascentes Morimur. Mors rediviva» (1587). Безусловно, перед нами сюжет из серии «Vanitas».

Но иные, дополнительные смыслы аудиторией только приветствовались. И вот эта беззаботность юности среди смерти на фоне сатурнианского  земледелия  –  явно  реминисценция  всё  того же «Царства Сатурна». Характерный череп сближает сатурнианскую образность с  популярным уже полтора столетия сюжетом «Триумфа Смерти», а мыльные пузыри у путти отсылают нас к другому маньеристическому  мотиву Vanitas :   «homo bulla».  Именно эта гравюра наглядно демонстрирует качественно новое мировоззрение. При этом здесь ещё нет сумрачно-ликующей символики  барокко.

Лишь с его угасанием к двадцатым годам XVII столетия приходят новые веяния. Мир-механизм постепенно заполнял воображение тогдашних творцов и философов. Впрочем, возможно, именно благодаря этому процессу возникают гениальные творения уходящей образности, среди коих можно указать первое в мире буквальным образом мультимедийное произведение Михаэля Майера «Убегающая Аталанта»... Алхимические процессы, изображённые здесь, умело сочетают в себе танатический натурализм и меланхолическую аллегоричность.

Об этом переходном периоде Кен Перлоу высказался таким образом :

...ортодоксальный неоплатонизм был вынужден уступить дорогу маньеризму, в котором эмпирические методы находились под диктатом вдохновенного Нуса не просто в стремлении к логосу, но в стремлении к гнозису – божественному поиску истины – и эта новая сила позволила теперь честолюбивому магу, учёному, а равно и художнику увидеть космос из новой перспективы. <...> Церковь терпела герметиков Ренессанса: их было немного, но, что более важно, их направленная внутрь меланхоличная система верований была по существу созерцательной. Теперь, однако, они становились гностиками и нахалами, которые много путешествовали и разглагольствовали о своих открытиях. Не имело значения, были ли они популярны или нет: идея о том, что даже отдельный мистик мог посредством своего вдохновенного Нуса достигать универсальной истины, была нетерпима для религиозного института, уже ведущего ожесточённую схватку на своей территории.

Итак, вследствие идеологического импульса Джованни Пико делла Мирандола, с текстовой подачи Корнелия Агриппы и благодаря визуальному вдохновению от Альбрехта Дюрера Сатурн становится гением-покровителем всех непризнанных гениев, скучающих аристократов-интеллектуалов XVI века. Меланхолия осеняла грустную задумчивость изобретательного Гамлета и скорбное торжество всемогущего Просперо – типичные «сатурнианские» образы эпохи, воспетые Уильямом Шекспиром... На эти метаморфозы нам недвусмысленно указывают графические работы и живописные полотна эпохи, драматургия и поэзия. В частности, можно привести в пример литературную деятельность английского кружка финала елизаветинской эпохи, прославившегося как «Школа Ночи», от которого остались тематические стихи и памфлеты. «Сатурнианскими меланхоликами» считали себя, в частности, Джон Ди, Джордано Бруно, Михаэль Майер и немало иных неординарных натурфилософов, изобретателей и герметистов эпохи.

В общем и целом, этап европейской культуры с середины шестнадцатого века до финала первой четверти века семнадцатого предстаёт уникальным самобытным явлением, которое невозможно уместить в рамки «Ренессанса», «Реформации», «барокко» или «долгого средневековья». Активные представители этого периода предстают носителями весьма специфической ментальности, пронизанной особой синкретической образностью, семиотическая мозаика которой не имела места в европейском сознании ни до, ни после этого времени.

На материалах :

Д. А. Король, «Культ меланхолии и «сатурнианство» в западноевропейской образности ;

К. Перлоу, «Образ Меланхолии и развитие идиомы барокко» ;

Е. М. Штаерман, «Сатурн // Мифы народов мира» ;

К. Юханнисон, «История меланхолии. О страхе, скуке и печали в прежние времена и теперь» ;

Ф. А. Йейтс, «Розенкрейцерское Просвещение» ;

А. В. Нестеров, «Астрологические контексты елизаветинской поэзии».
А. Елисеев, «Мифология прогрессизма или оболганный Кронос».